Первенцы русской свободы

Понятно, что отношения Николая Павловича к декабристам, осложнённые чисто личными переживаниями, были слишком нервны и неровны и, в первую очередь, не могли не отразиться на отношениях к их жёнам, представлявшим в глазах всех окружавших государя замечательный пример супружеской любви и самоотвержения. В 1851 году и Николай Павлович признал их подвижничество, сказав в разговоре: „C’était un trait dé dévouement digne de respect, d’autant plus qu’on voyait si souvent le contaire“[444]. Но нужно сказать, что в 1826—1830 годах Николай Павлович сделал всё возможное, чтобы убедить жён декабристов отказаться от совершения подвига. Правда, манифест, подписанный в самый день казни декабристов, кончался следующими строками: „Наконец, склоняем мы особенное внимание на положение семейств, от коих преступлением отпали родственные их члены. Во всё продолжение сего дела, сострадая искренно прискорбным их чувством, мы вменяем себе долгом удостоверить их, что в глазах наших союз родства передаёт потомству славу деяний, предками стяжанную, но не омрачает бесчестием за личные пороки или преступления. Да не дерзнёт никто вменять их по родству кому-либо в укоризну: сие запрещает закон гражданский, а более ещё закон христианский“. Мы увидим ниже, что само высшее начальство не последовало благому воззванию манифеста и сочувствие жён декабристов своим мужьям готово было считать преступлением.

После казни декабристов император Николай писал князю А. Н. Голицыну: „Tout est fini; restent les veuves, c’est mon cher Galitzine que je charge de ce dont vous chargerez, j’en suis bien sûr, avec plaisir; faites savoir des nouvelles de la pauvre Riléeff et dites lui que je lui demande qu’elle dispose de moi en toute occasion et que j’espère qu’elle ne me refusera pas de m’en informer toujours de ce dont elle peut avoir besoin. De même sachez, je vois prie, ce que font la Mourawiew Nikita et la Troubetzkoy. Que Dieu soit béni de ce que tout est fini. L’on me tourmente de tous côtes: ce matin madame Konovnizine est presque entrée dans ma chambre; c’est ces femmes que je redoute le plus. Tout à vous Nicolas“[445].

Во второй половине письма речь идёт о жёнах Муравьёва, Трубецкого и Нарышкина (Коновницына — её мать), желавших добиться разрешения последовать за мужьями в Сибирь. Из тона письма видно, как досадительны были для Николая Павловича жалобы и просьбы этих женщин. Казалось бы, о чём просить? Мужья идут в каторгу, жёны следуют за ними, но Николай Павлович решительно не желал, чтобы жёны шли в каторгу. Поэтому разрешения буквально „вырывались“ у государя мольбами, слезами, просьбами и ходатайствами. Нельзя забывать того, что среди окружавших трон было много ближайших родственников осуждённых. Но почему жёны декабристов встречали такое противодействие со стороны Николая Павловича? Не думал ли он, что жёны разделяют мнения мужей? О большинстве последовавших за мужьями мы положительно знаем, что до ареста мужей они ровно ничего не знали о заговоре. Правда, в одном из донесений полицейских агентов от 9 августа 1826 года находим следующее сообщение: „между дамами две самые непримиримые и всегда готовые разрывать на части правительство,— княгиня Волконская и генеральша Коновницына. Их частные кружки служат средоточием для всех недовольных, и нет брани злее той, какую они извергают на правительство и его слуг“[446]. Но столь оппозиционное настроение могло быть вызвано именно слишком суровым отношением к декабристам и их жёнам. Но основным мотивом в отношениях к последним было присущее императору представление, что само сочувствие к лицам, исходившее хотя бы от их жён, является выражением преступного сочувствия к совершённому ими. Такое мнение подтверждается дальнейшими мероприятиями Николая Павловича.