Первенцы русской свободы

Эта бумага не требует никаких комментариев. Довольно сделать только два замечания. Угрозы, перечисленные в этой бумаге, очевидно, имел в виду Николай Павлович, когда 21 декабря 1826 года писал княгине М. Н. Волконской: «J’ai reçu, Princesse, la lettre que Vous m’avez écrite du 15 de ce mois, jyvi avec plaisir l’expression des sentiments que Vous me témoignez pour l’intérêt que je Vous porte, mais c’est à cause de cet intérêt même que je prends à Vous, que je crois devoir renouveler ici les avertissements, que je Vous ai déjà communiques sur ce qui Vous attend une fois passe Irkoutsk. Au reste j’abandonne entièrement à Votre propre conviction, Madame, de Vous décider à tel parti que Vous jugerez le plus convenable, dans votre situation».

Votre affectionné.

(Signe) «Nicolas».

1826, le 21 Décembre[456].

Любопытно сопоставить, что писал в 1832 году тот самый Цейдлер, который в 1827 году должен был убеждать жён декабристов, что они отправляются в места, населённые людьми, на всякие преступления готовыми, и следственно могут подвергнуться опасным происшествиям. Родителей Н. Д. Фонвизиной[457] очень пугали опасности путешествия по Забайкалью, которое предстояло их дочери с мужем. «Цейдлер… счёл своим долгом успокоить Марью Павловну [мать Фонвизиной.— П. Щ.] любезным письмом, доказывая, что в Нерчинске есть врачи и что там всё можно достать», а относительно разбойников он прибавлял: «ужасы, описываемые в письме к Вам, доказывают только болезненное состояние Натальи Дмитриевны: край Забайкальский спокойный и злодейств, описываемых ею, никогда не бывает»[458].

IV

Бумага, подписанная Лавинским, оставляет странное впечатление и не разрешает основного вопроса о юридическом положении последовавших по своей воле в каторгу за мужьями жён декабристов. Предписание предлагает губернатору пустить в ход убеждения, хотя бы они и не имели оснований в действительности, внушения, цель которых — чисто временная — отвратить женщин от исполнения их намерения. На тот же случай, если бы и внушения, и убеждения не подействовали, предлагалось исполнить то, что «сперва сказано будет в предостережение»: отобрать деньги и отпустить крепостных. Но об реализации главного пункта внушений в предписании ничего не сказано. Предписание тайного советника точно так же, как и данные в 1827 году московскому губернатору[459] и тоже оставленные под секретом правила относительно отправлявшихся за мужьями жён декабристов, выставляло следующее положение: «следуя за своими мужьями и продолжая супружескую с ними связь, они естественно сделаются причастными их судьбе и потеряют прежнее звание, то есть будут уже признаваемы не иначе, как жёнами ссыльно-каторжных, а дети, которых приживут в Сибири, поступят в казённые крестьяне». Образ жизни жён декабристов в Сибири, в Нерчинских горных заводах можно было совершенно точно определить инструкциями и правилами, которые вытекали из вполне определённого представления о положении их мужей-каторжников: и, действительно, в этих инструкциях, высочайших повелениях и правилах регламентированы все подробности быта жён декабристов. Но, несмотря на категоричность, общее положение об их юридических правах оставляло неразрешёнными много вопросов. Раз жёны декабристов рассматриваются как жёны ссыльно-каторжных, сопричастные их судьбе и, следовательно, последствиям лишения прав, то какой ответ нужно было дать на вопросы: теряют ли они безвозвратно права своего прежнего состояния или только на время их сожительства с мужьями, лишаются ли совершенно права пользования собственностью? Вопрос о правах жён декабристов усложнялся ещё и тем, что документы, в которых высказано было общее положение об юридической дееспособности жён декабристов, оставались не объявленными публично.

Итак, несмотря на предписание Лавинского, несмотря на правила, данные в 1827 году московскому губернатору, вопрос оставался вопросом для современных юристов и имел любопытную историю.