Первенцы

Она улыбнулась, но в мыслях ее возник отталкивающий образ Драгаша из Гроцки. «Он тоже не особенно походил на зануду. Только на опустившегося грязного пьяницу, который оказался еще и лжецом».

– Я хотела бы написать портрет своей матери, – совсем о другом заговорила Итка, – будь она жива. Большой, парадный и такой же красивый, как бабкин.

Он хитро сощурился, осторожно коснулся пальцами ее подбородка, заглянул в глаза. Скользнув по щеке, отбросил назад ее волосы, заплетенные в тугую косу, и с улыбкой щелкнул по золотой серьге.

– Говорят, ты вылитая Берта Ольшанская в юности, – с какой-то наигранной задумчивостью протянул он. – Выходит, она и впрямь была очень красива. Ты знала, что ей даже посвящали стихи?

– Бабушка упоминала об этом, но никогда не давала мне их прочесть. А потом все сгорело. Первые стихи, которые мне довелось услышать с тех пор – «Весь честной народ Столицы побывал уж у Бойницы».

Куница от души рассмеялся – и вдруг закашлялся, осторожно повел раненым плечом. Поморщился, пряча за кулаком выражение боли на лице.

– Да, измельчали нынче поэты.

Она постаралась сделать вид, будто не заметила, что рана его беспокоит, но решила, что нужно сообщить об этом Саттару. Уцепившись за тему разговора, почувствовала, как вопрос прямо колется на языке, и отбросила в сторону стеснение:

– А ты бывал у Бойницы?

Он бодро кивнул.

– Вообще не впечатлило, – бросил он так, будто речь шла о вине или сыре. – Она на плаву только из-за глашатая. Дельный, кстати, парень, не зря Бруно его выбрал.

– Выбрал для чего?

Куница явно сказал лишнего, и пропавшее было стеснение тут же вернулось.

– Зато Бойница точно не забыла нашу встречу, – легко нашелся он, – ты ведь знаешь, меня зовут Десятируким не только потому, что я отлично жонглирую.

Итка смутилась еще пуще прежнего и как-то неосознанно прижала ладони к лицу, чтобы хоть немного остудить пылающие щеки. Куница словно этого и добивался – таким он выглядел довольным.

– Да ладно тебе, – он мягко приобнял ее здоровой рукой, – может, я имел в виду свое заплечных дел мастерство.

«Умеешь ты сгладить углы», – посетовала про себя Итка, хотя кровавые подробности чужих историй, в отличие от поцелуев и ласк, давно уже перестали ее смущать.

– И многих ты пытал?

– Раньше я этим зарабатывал, – ностальгически начал он, – потом допрашивал нескольких людей для ханзы, а после господина Марко мне попался всего один скучный мужичонка. Так что я с нетерпением жду, когда мы выкурим Ройду из его лесной норы. Он первый, кто убедительно солгал мне под пыткой, и он же, клянусь тебе, станет последним.

Ее слегка передернуло от этих слов, но Куница, казалось, не обратил внимания. Позже они стали говорить о более приятных вещах – еде, праздниках, детских забавах, но маленькое черное семя легло уже в благодатную почву пока еще рыхлых, неоформленных мыслей.

После полудня резко похолодало. Снега пока больше не было, но короткая осень на глазах слабела, уступая место ранней зиме. «Странный год», – подумалось Итке, когда она шла за дровами для печки. За точильным камнем, согнувшись, над грозной секирой с длинным крюком трудился Саттар. Это было поистине страшное оружие, а в руках громилы блеск его металла и вовсе выглядел так, будто сама смерть подмигивает с недоброй улыбкой.

– Куницу раньше завтра разбуди, – буркнул хаггедец, не отвлекаясь от своего занятия, – надо посмотреть на рану. А то любит он, зараза, поваляться.

– Он врет, что все уже прошло, но ты ему не верь, – предупредила Итка. Саттар ничего не ответил, и повисло неловкое молчание. Она натянуто улыбнулась и кивнула на оселок: – Собираешься в дальний опасный путь?

– Да тут ехать-то, – небрежно бросил он. – Иди, тень твоя мешает.

Возвращаясь, она ненадолго задержалась в коридоре. Дверь в просторную спальню, которую заняла Танаис, была чуть приоткрыта; оттуда пахло печеными яблоками. Воительница сидела у окна и, напевая что-то себе под нос, расчесывала деревянным гребнем густые волосы. Итка внимательнее присмотрелась к длинному шраму на ее голове – жуткая, должно быть, за этой отметиной стояла история.

– Тебя-то я и ищу, – вдруг раздался позади моложавый голос, и она вздрогнула от неожиданности; Бруно подкрался к ней совсем-совсем тихо, как кот. – Заходи, примерь. Должно подойти.

Он положил какой-то сверток на охапку дров, которую она держала в руках, и подтолкнул в спину. Танаис улыбнулась вошедшим и отложила в сторону гребень, уступив Итке место на свету. На поверку сверток оказался черным шерстяным кафтаном с меховой оторочкой. Сняв свою жилетку, которая была уже все равно что вторая кожа, Итка ловко просунула руки в длинные рукава, потрогала мех на оборках – кажется, лиса. Хаггедка помогла ей застегнуть кафтан на ремешки с коваными пряжками, одернула полы, осмотрела ее с ног до головы: чуть широко в плечах – верно, шито на юношу, – но в остальном сидело неплохо.

– Впору? Прекрасно! Эноля строго наказала мне держать немочей в тепле, – усмехнулся вожак, выразительно потрясая кулаком. – Как можно ослушаться эту женщину?