Первое апреля октября

Пират был соседским псом. Черный, одноглазый, злющий до отвратительности. Шрам у Антона на ноге - дело его зубов. Сосед, Максим Фёдорыч, не удержал, когда проводил спущенного с цепи пса через ворота на помойку, в которых стояли Антон с Антониной. Антон ни минуты потом не сомневался, что и не хотел сосед удержать кобеля. И Пират, скотина, отомстил. За все камни, которые они в него бросали, за обидные выкрики в свой адрес, за грязь, подбрасываемую в миску со жратвой. Отец, Павел Георгиевич, ходил "поговорить" с соседом. Но разве способен он - с его-то бородёнкой, хилым торсом и претензиями на интеллигентность - "поговорить".

Они долго выдумывали способ и искали подходящий случай. Выдумали и нашли. Пират отправился на тот собачий свет, к чертям собачьим. Запись об акте возмездия была внесена в тетрадь №2, через строчку от приговора.

Тетради хранятся в старом облезлом и развалившемся буфете, убранном за ненадобностью в сарай. Никому и в голову не придёт рыться в нижнем отделении, под проломленным дном этого буфета. А если бы вдруг пришло, много интересного узнали бы родители... Ой нет, лучше не надо!

- Антотонька!

Антон вздрогнул от неожиданного оклика. Сосед Максим Фёдорыч направлялся в нужник, пристроившийся на окраине огорода. Он так всегда и звал их - Антотонька, соединив Антоху и Тоньку.

- Куришь, небось? - сосед остановился, почёсывая грудь под серой майкой, раздвинув небритые щёки в ехидном оскале.

- Курить - здоровью вредить, дя Максим, - отозвался Антон. Тонька надулась и молчала, исподлобья глядя на ненавистного соседа.

- Ну-ну, - кивнул тот. - Ты, Антуан, главное, сарай мне не спали. А так-то кури, мне чего - мне по хер.

Они проводили взглядами обтянутый синими трениками поджарый соседский зад до нужника и, убедившись, что Максим Фёдорыч уже их не увидит, достали из ведра Прошку, метнулись под яблони.

***

Наступил вечер. Ветер потянул с пруда свежестью и комарами. Надрывался в огороде похотливый кузнечик. Тесно кучились облака, тёрлись друг о друга, скрипя боками и обещая на завтра дождь. Тихо покачивался под яблоней рыжий комочек Прошкиного тела. Доносилось временами с соседской половины женскоголосое постанывание и всхлипы - Максим Фёдорыч пялил на старой скрипучей кровати очередную заблудшую душу, изгоняя бесов. Души он заказывал по телефону из коллеции номеров, расклеенных газетными вырезками по стене спальни. Скоро коллекция грозила превратиться в некое подобие обоев...

Ужинали на веранде.

«Спартак» проиграл со счётом 1:2. К Екатерине никак не возвращалась память, что позволяло ехидне Наталье охмурять Сергея ещё серий пятнадцать-двадцать. Всё это стало причиной того, что курица подгорела и ужин не задался. Павел Георгиевич и Лариса Анатольевна вяло переругивались и думали каждый о своём. Антон с Антониной сидели молча, занятые свежеванием жёсткой куриной голяшки. Протяжно и деризубно скрипела о фарфор вилка.

- Тонька! - не выдержала мать.

- Опять? - возмутился Павел Георгиевич. - Сколько тебе раз повторять: не Тонька, а Антон! Тонька - это девочка, а пацан - Тоха, Антоха.

- Да ладно ты, - отмахнулась Лариса Анатольевна.

Она знала, что именно так нужно воздействовать на супруга, чтобы он хорошенько позлился. Но сегодня, когда проиграл "Спартак", ей не следовало бы идти на серьёзную конфронтацию. С другой стороны, память никак не возвращалась к Екатерине, и это грозило мужу большими неудобствами.

- Хера ли - ладно! - вспыхнул Павел Георгиевич как спичка. - Ты своей "тонькой" сделала из сына дебила.

- Да надо же! - фыркнула, зашипела, завоняла серой вторая спичка. - Курить надо было бросить сначала, а потом уже детей строгать!

- Чего ты городишь! - возмутился муж. - Чего ты опять начинаешь! Ты же знаешь, что я тогда ещё не курил!

- Ага, не курил, - поджала губы жена. - Ты даже когда на меня лез, забывал папиросу выплюнуть.

- Не надо стрелки переводить! - взъярился он.

- Двигать стрелки - это твоё занятие! - не спускала она, ловко и остроумно акцентировав малодоходный род деятельности мужа.

- Мамка опять победит, - буркнул Тоха.

- Угу, - согласилась Тонька, громко обсасывая почернелое крылышко, смакуя и чавкая.

- Тонька! - прикрикнула мать, раздражённая животными звуками.

- Не Тонька! Антон! - заорал на неё Павел Георгиевич. - Антон, блядь!

- Ну-у, завонял, завонял... - пробурчала жена.

- Это курица твоя завоняла, - ударил муж по больному. - Жрать невозможно.

- Так не жри.

Павел Георгиевич демонстративно и резко отодвинул тарелку. Лариса Анатольевна не менее демонстративно и резко бросила тарелку в таз для грязной посуды. Тарелка разбилась, предвещая несчастье. Недогрызенная куриная ляжка всплыла и теперь колыхалась на поднятой мыльной волне символом неудавшейся супружеской жизни.

Антон и Тонька встали и на одной ноге попрыгали в детскую. Надо было внести в анналы истории отметку об исполнении приговора и поискать, нет ли в комнате мух для упыря.

- Ты только посмотри на него, - тихо бросил Павел Георгиевич через стол. - Восемнадцать лет человеку! Дура ты, дура...

***

Перед сном к ним зашёл отец.