Первое дело Еремея

— Значит, брат граф, он увидел нечто в бельфлаях. Или в нас.

— Хорошо бы. Но делать поспешные выводы не стоит. Вдруг он просто съел что-нибудь несвежее?

Они заторопились, видя, как призывно машет рукой распорядитель, почтенный Рэндольф.

— Следующая схватка с пауками! — встретил он их новостью.

— Знаем, — ответил герцог Н’Гобба. — Встретили уже одного. Ничего не поделаешь, такое наше счастье.

— Пауки перед нами бились с дилроками, и победили в четырех схватках из пяти. Похоже, они настроены очень, очень свирепо.

— А когда они были настроены иначе? Мирные, добросердечные пауки — такое диво до сих пор во множественных Мирах невиданное. По крайней мере, от них не ждешь протянутой пальмовой ветви, не надеешься на Мир. И потому — выкладываешься до конца, — герцог Н’Гобба не выглядел особенно озабоченным.

Другое дело Еремей. У него только начало — и вот он, конец. Выкладывать-то особенно нечего. Что противопоставишь мастеру Раа, обуреваемому жаждой крови? Проповедь?

— Ничего. Объединенными усилиями справимся и с пауками, — темный мастер смотрел на Еремея приветливо. Проку-то в приветливости, если там, в Яви, нет врага злее?

— Непременно справимся, мастер C’Видлер. Дружно не грузно, а врозь всюду гузно, — блеснул он пословицей с восточного берега серединного моря.

Тёмный мастер подмигнул. Просто друг-приятель. Чтобы не оказаться невежей, Еремей отвесил легкий полупоклон. Даже четвертьпоклон.

Похоже, становится традицией то, что рабби Блюменталь приходит последним.

— Как отдохнули? Увидели друзей? А врагов?

— И тех, и других, рабби, — почтительно ответил герцог. — Мы зашли к бельфлаям, а затем туда же пожаловал паук.

— Кто?

— Паук, рабби Блюменталь.

— Я понимаю, что не соловей. Какой именно паук? Как его зовут?

— Ну, этого я не скажу. По мне все пауки одинаковы.

— Вы ещё молоды, герцог. Но запомните — врага нужно знать в лицо! Даже если это и не лицо, а головогрудь.

— У него была алая лента, — вспомнил Еремей.

— А, так это Серый Смертоносец Заф. Ваш противник, герцог. Обожает жертвовать бойца заклинателя с флага мыслителя. Мой совет — не принимайте жертвы.

— Я никогда не принимаю жертв, рабби. За исключением тех случаев, когда удержаться невозможно.

Рабби взял Еремея под локоток.

— Давайте посекретничаем, отец Еремей.

Они опять отошли в уголок — хотя никаких уголков тут не было. Фигура речи. Место для сокровенной беседы.

— Признаться, ваш противник ещё сильнее, чем Смертоносец Заф.

— Что ж делать, — вздохнул Еремей.

— Не смиряться! Он — кстати, это она, Чёрная Вдова Аклин, — изумительно действует в привычных, классических схватках. В этом её сила, в этом её и слабость. Я долго следил за мастерами Мира Пауков, и знаю, что говорю. Она непременно начнет схватку бойцом мыслителя. Отличное начало, я и сам его люблю. Но ты, Еремей (рабби как-то естественно опустил обращение «отец», но Еремея это нисколько не задело) — ты отвечай не так, как рекомендуют корифеи Раа. Не двигай ни бойца мыслителя, ни бойца героя, даже бойца героического заклинателя не трогай.

— А… А что же делать?

— Вводи в бой бойца факельщика мыслителя!

— Но…

— Знаю, знаю, это неправильная завязка боя. Но против Чёрной вдовы именно то, что нужно. Пауки сражаются, опираясь на инстинкт, и в их видовой памяти может не оказаться прецедента — сражения против безрассудного бойца героического факельщика. Это твой шанс.

— Я попытаюсь…

— Не пытайся. Делай. Вдова, скорее всего, ответит следующим образом… — и далее рабби Блюменталь изложил перед Еремеем план будущего сражения.

Интересный план. Еремей стал входить во вкус. Надо будет там, в Яви, подзаняться всерьёз, изучить манускрипты Тейница, организовать в скиту бойцовскую школу.

Еремей знал, что идея эта, как и большинство рождавшихся в Нави идей, в Яви рассеется бесследно. Не до Раа в скиту Но-Ом. Совсем не до Раа. Вот разве позже, когда наладится нормальная жизнь.

Еремей повторил для рабби рисунок схватки.

— Правильно, правильно. И ещё — старайся не смотреть на Чёрную Вдову. Ментальные силы здесь, в Нави, действуют иначе, но и видом своим пауки стараются подчинить себе волю жертвы. А человеческая натура такова, что страх даже перед крошечными паучками нашего Мира у людей в крови.

— Рабби, а правда, что в Мире Пауков люди на положении рабов… и мясного скота?

— Не только в Мире пауков, отец Еремей (ага, опять «отец»). Но, к счастью, даже в Мире Пауков не все люди рабы. Рабство для многих — болезненная сладость.

— Разве такое бывает?

Блюменталь вздохнул.

— Бывает, и слишком часто бывает. Не всякому достает сил отвечать за собственную судьбу. Мечтают не о свободе — о сытости.

— Но ведь их можно освободить!

— Убери у раба хозяина, и он тут же пойдёт искать себе другого. Или сотворит хозяина из такого же раба. Рабство — оно внутри человека, не снаружи.

Еремей отошёл в задумчивости.

В Союзе Монастырей рабство считалось позорной страницей истории. Слова рабби заставляли по новому взглянуть на проблему. Ведь если рабство внутри человека, то всегда возможно возвращение раба. Совсем не обязательно ярмо на шее. Достаточно ярма в душе.