Первое поле

Игорь был с фотоаппаратом в коричневом чехле. Подождал, когда выйдут желающие сняться, поставил их вдоль борта, навёл на группу объектив «ФЭДа», слегка присел, отодвинулся, ища самую удачную точку для снимка, навёл на резкость и нажал на спуск. Покрутил колесо аппарата, перематывая ещё один кадр, дополнил:

– Для уверенности. – Нажал ещё раз. – Всё, можете занимать кресла, – пошутил Игорь и зачехлил аппарат.

Когда ребята уселись на сидения, по правому борту в середине, которые, как и весь самолёт, были наклонены к хвосту самолёта, Матвей толкнул Толика локтём:

– Ты заметил, какой самолёт старый?

– Да заметил, – ответил Матвей. – И заднее колесо не убирается. Я думал, что у всех самолётов шасси впереди, на носу и на крыльях, а тут как у военных. В кино видел.

– А может, это и есть военный самолёт? Только пулемёты свинтили да покрасили, – шепнул Толик. – Смотри, весь в заклёпках.

Ребята перед погрузкой почти на корточках пробрались под фюзеляж, к заднему колесу. Внимательно осмотрели, и оно им показалось маленьким, как у тачки дяди Феди, дворника в Москве. И рисунок покрышки был незнаком. Вернее, его не было. Покрышка была как будто лысая. От этого разглядывания их оторвал мужской голос:

– Эй, геологи, где вы там, грузимся.

Внутри самолёта все пассажиры устроились вдоль бортов. Мешки лежали друг за другом на полу вдоль фюзеляжа. Ящики прикреплены, начальники в шляпах так рядом и сели, прикрепившись к самолёту ремнями. Толик посмотрел на геологов: женщины пристегнулись, мужчины нет, и шепнул Матвею:

– Не пристёгивайся, никто не пристегнулся.

Покрутили головами, чтобы удобнее в окно смотреть, и затихли.

– Сидеть как-то неудобно, я съезжаю, – шепнул Матвей.

Толик не успел ответить, как из кабины вышел пилот. В кожаной курточке нараспашку. Он легко, поглядывая по сторонам и сидящим (было видно, что ему это привычно), прошёл по наклонной плоскости пола к хвосту, освободил от запора и закрыл, защёлкнул просторную дверь, на которой были написаны две цифры – «26». Просто как дверь в любой квартире. Осмотрел ещё раз груз, геологов, улыбнулся:

– Ну что, полетели?

И сразу что-то защёлкало, зашумело и внутри и снаружи новыми, незнакомыми звонкими звуками, в окне было видно, как сами собой поднялись и опустились закрылки, что-то утробно загудело, стрельнуло. Из окон, у которых сидели, вцепившись в сидения (больше не за что было держаться), ребятам было видно, как сначала медленно пошли лопасти пропеллера, затем двигатель чихнул дымком, даже огнём, винт закрутился быстрее, превратился в четко очерченный след, и как-то вдруг стало понятно, что двигатели (а самолёт был двухмоторным) взяли силу, и им стало хорошо, привычно работать. Их рёв передался всему корпусу, ударил по ушам, всё превратилось в вибрацию и нетерпение, закрылки опустились, взлётная сила потянула было ребят с сидений, но они держались намертво (крепко). Самолёт качнулся и, убыстряя (ускоряя) бег, покатил по полю, которое почти сразу превратилось в серо-зелёную полосу, на которой ничего не было видно по отдельности. Двигатели ещё поддали рёву, отчего выровнялся пол самолёта, и сидения стали ровными, и вдруг и сразу закончилась тряска, шум, стук каких-то деталей самолёта, где-то внутри живота появилось новое, незнакомое и немного неприятное ощущение слабой тошноты. Это самолёт оторвался от земли. Стали видны следы колёс самолётов на ВПП, пятна травы, лиственницы на границе аэродрома, сама земля замедлила бег и стала удаляться. Пол накренился и даже полез куда-то вбок, а земля за окном просто пропала. Но ребята уже знали, как держаться, и смотрели в окно, где земля, эта твердь и надёжа, изменяла своё положение в пространстве и оказалась почему-то параллельна квадратным окнам самолёта, затем накренилась в другую сторону и снова исчезла, оставив ребятам только небо с курчавыми облаками. Не успели толком рассмотреть их, как вернулись и земля, и небо. И пол в самолёте оказался на своём месте. И не так заметна стала вибрация: она улеглась и стала меньше, однотоннее и приятнее на слух. Было приятно понимать, что происходила она от двигателей, которые работали ровно и уверенно тянули и ребят, и начальников в шляпах, и мешки с картошкой всё дальше от земли! В животе изменилось ощущение, с ним можно было уже мириться! И говорить можно было не так громко и не на ухо. Ребята отвернулись от окна, где щека к щеке наблюдали за поведением земли, посмотрели радостными глазами друг на друга, и Матвей протянул уважительно к происходящему фразу, которую слышал в кино:

– Чтоб я так жил!