Первое правило диверсанта

Из-за стеллажа выкатилась банка консервированной говядины. Она медленно и равномерно, как бы вальяжно, не набирая скорости и, не сбавляя ее, пересекла две сплошные кровавые полосы, теперь едва обозначенные, потерявшие густоту и насыщенность красок, подкатилась к моему ботинку. Подняв носок ботинка, остановил банку, придавив ее подошвой к бетону, и вопрошающе посмотрел на Монаха. Тем самым давая понять, что сам ничего не понимает, он закатил глаза, поднялся и, нарушив прежний порядок следования, первым сделал шаг.

Осторожно ступая, мы подошли к проему между стеллажами, откуда выкатилась банка тушенки, и увидели беспорядочное нагромождение коробок и ящиков, словно нарочно, как попало сваленных в кучу. Все выглядело так, будто с полок по непонятной причине просыпались до того стоящие много лет в неприкосновенности припасы. Это не могло не возбудить подозрений, тем более что очень скоро они подтвердились в полной мере. Минут пять-шесть мы стояли неподвижно, я как набитый дурак целился в середину кучи. Монах, как дурак более опытный, поглядывал по сторонам, прикрывая наши с ним ягодицы. Ягодицы почесывались, а томительность положения все больше располагала к необдуманным поступкам.

Внезапно одна из верхних коробок слегка покачнулась. От неожиданности я вздрогнул и едва удержался от выстрела. Сомнения, если они и были, пропали. Под коробками, разумеется, кто-то прятался, и, поскольку пол под ногами не испачкан кровью, это точно был не Андрей. Монах наклонил корпус, чтобы снова проявить инициативу, я остановил его и отстранил назад. Он без возражений уступил мне право первенства.

В узком проходе двоим не развернуться, полагаться можно только на себя.

Судорожно сглотнув и закусив губу, подошел к неряшливой пирамиде и резким движением автомата скинул стволом одну из коробок на пол.

На меня в упор смотрели широко распахнутые наполненные смертельной тоской глаза. Оценка положения и реакция на возможное действие заняли долю секунды. Я успел перехватить на вдохе, готовый вырваться наружу из растянутого рта, крик. Ударил коленом в челюсть, и человек обмяк, обрушилась и пирамида. Теперь по полу катилось десятка два банок и не только тушенки: еще ананасы в собственном соку и запаянное в жестяные кругляши сухое молоко. Как ни хотелось избежать лишнего шума, ничего не получилось. Жаль, что раньше ананасы не попали в поле моего зрения, обожаю их, пробовал пару раз. Несмотря на напряженность ситуации, облизнулся.

— Монах! — позвал я.

— Да чего теперь, — небрежно сказал он. Подошел ко мне, погрузил руку в груду коробок, подцепил что-то податливое, как желе, и потянул на себя. Наружу показался молодой паренек в камуфляже и полном вооружении. Ему от силы исполнилось лет пятнадцать. В первый раз мне довелось увидеть столь юного наемника, только вот его затылок и весь левый висок были совершенно белы, словно замазаны известью, как у глубокого старика. Он был без сознания.

— И что с ним делать? — спросил Монах.

— Парень сильно напуган, понятно, что он от кого-то здесь прячется. Навалил на себя коробок, ну и в штаны заодно, и затихорился. Ты посмотри на него. Он поседел на полголовы, будто лунь. Как ты думаешь, это все Андрюхина работа?

— Я спрашиваю, что с ним делать будем?

— Выспится, сменим ему подгузник и сиську дадим, — язвительно отозвался я.

— Алексей, я тебе не…

— Ну так перестань спрашивать ерунду, мы уже, вроде бы все обсудили. Допросим и…. Ну ты меня понял.

— Он совсем пацан, — хмуро буркнул Монах.

— Что тут скажешь, не повезло парню. Подержи, — попросил я и передал Монаху короткоствольный автомат и пистолет наемника. Снял с его же ремня нож и подсумок с запасными магазинами. Положил на пол рядом с собой; больше у него ничего не было. Отцепил свою фляжку и спрыснул его лицо водой, он наморщил лоб, я приподнял ему голову и влил в рот несколько глотков. Паренек закашлялся, открыл глаза и, бешено вращая головой, оглядывал нас с Монахом, пытаясь понять, чего мы от него хотим. Рефлекторно провел по груди и животу рукой и быстро сообразил, что безоружен. Затем сел на пол и медленно попятился прочь, зарываясь обратно под кучу коробок, что-то нечленораздельно бормоча.

Я расчехлил нож и прижал кончик лезвия к губам, призывая горе-воина к тишине. Он замер и по-прежнему смотрел на меня испуганными глазами, выглядывая в моих зрачках свою судьбу. И, не умея как следует прочесть написанного, доверился моему спокойному внешнему виду.

И совершенно напрасно.