Первое правило диверсанта

Паренек шипел сквозь зубы и подпрыгивал на заду, как заводной клоун.

— Говори, — упорствовал Монах.

— Я…

— Живо!

— Сквозь щель я видел человека…

— Когда мы спустились в бомбоубежище, было хоть глаз выколи, свет после включился. Как же ты разглядел человека? — попытался я вывести его на чистую воду.

— Я правду говорю, здесь же одному богу известно, как еще что работает. Со вчерашнего дня три раза свет в здании гас. Хлоп, и темнота минут на двадцать, после опять хлоп, и снова светло. А человека я видел, точно вам говорю — большого! Больше вас! Лысый. По пояс голый. Он шел, тяжело дыша, не поднимая ног, но не было похоже, что он ранен, хотя был залит кровью с головы до ног. Он перекинул Санька́ через плечо! Он нес его словно тряпку, не ощущая веса. Такой большой! Такой сильный!

— Санька нес? — уточнил Монах.

— Да.

— Значит, под шкафом то, что осталось от Малька, — сказал я и усмехнулся, вспомнив, что Малек навскидку весил килограммов сто двадцать. Монах усмехнулся тоже. Наемник опять залупал глазищами. — Тот большой лысый человек, что ты еще можешь про него сказать?

— Я видел его всего пару секунд, пока он проходил проем между стендами. Он был страшный, шел как в бреду, глядел перед собой и как будто ничего не видел. В руке нож! Он прошел, и после я, кажется, кажется, отключился или это свет погас. Не знаю! Я растерялся, я первый раз, понимаете, понимаете. Я… Я…

— Ну опять понесло. Помним мы, помним, — кивнул Монах.

— Как тебя зовут парень?

— Алексей, — промямлил тот.

— Вот ведь как бывает, тезка твой. Делай, что надо, и пошли. Только быстрее, прошу тебя, — сказал Монах и отвернулся. Мне думается, он нарочно спросил имя у парнишки, не хотелось ему пачкаться в его крови, даже косвенно.

Тот вроде все понял и пожелтел лицом, он уже не просил за себя, просто бессмысленно хлопал нижней губой, рассматривая острие моего ножа. Тут меня неожиданно посетила одна свежая мысль, прежде я рассчитывал только на Монаха, однако в свете предстоящих и уже случившихся событий, не лишним будет иметь запасного туза в рукаве. И опять-же, Монах успокоится. Я встал и положил руку ему на плечо. Он обернулся.

— Свяжи его как следует. Пусть пока тут полежит.

Монах с легким сердцем принял мое решение, я видел это по его глазам.

И вот странное дело, я не чувствовал к этому испуганному, забитому подростку ни жалости, ни сострадания — вообще ничего. Словно мой эмоциональный диапазон сузился до пределов простейшего механизма, действующего по самым примитивным принципам, это давало ни с чем не сравнимую свободу — в мышлении, в выборе средств, во всем. Мальчишка был всего лишь инструментом, который, возможно, пригодится, а если нет, я даже не буду утруждать себя тем, чтобы вернуться и прикончить его — просто брошу здесь, и все. Если раньше подобные мысли вызвали бы у меня многоголосый внутренний протест, то сейчас… сейчас я был спокоен, и это приятно волновало меня, как предвкушение недолгого послеобеденного сна.

Монах достал из нагрудного кармана небольшой моток тонкой, мягкой проволоки и приблизился к моему тезке.

— Ляг на живот и скрести руки, — мягко сказал он.

Паренек без единого слова послушно выполнил требование.

Мы нашли Санька или, вернее, то, что от него осталось, в одной из подсобок, во множестве расположенных по обеим сторонам длинного коридора, идущего сразу за продовольственным складом. Страшно изувеченное тело, скрученное спиралью, так что лицо было обращено к полу, а носки ботинок смотрели в потолок, лежало в узком каменном кармане, предназначенном для хранения инструмента, инвентаря или чего-то в этом роде. Мы лишь мельком осмотрели труп, убедились в отсутствии больших пальцев рук и в том, что Андрей совершенно спятил.

Это была уже работа не профессионального убийцы, а мясника, хуже того — живодера!

Все лицо изрезано, череп частично скальпирован, живот выпущен!

Не нужно было быть большим специалистом в данной области, чтобы убедиться, что характер многих ран указывал не на нож, а скорее на резцы и клыки. А то, насколько они были беспорядочны и жестоки, говорило о звериной принадлежности того, кто это сделал.

Все стены заляпаны бурой жижей и отпечатками больших Андрюхиных пятерней, из кровавого месива на полу снова протянулись две широкие размазанные полосы, ведущие из подсобки, дальше в коридор.

— Лёха, да что это такое?! — спросил Монах, его голос дрожал. Даже ему, повидавшему виды егерю, стало жутко.

— Это Санек, — спокойно ответил я.

— Вижу, что не Дева Мария. А чего он такой разобранный?

— Наверное, как-то с Андрюхой не договорились, — предположил я.

— Брось трепаться, я тебя на полном серьезе спрашиваю, что происходит?

— Сам не видишь?

— Это то, о чем ты меня предупреждал?