Первое «Воспитание чувств»

Вот откуда взялось удивление, которое он испытал, когда шуршание разбрасываемой ногами палой листвы оживило в памяти остатки сокровищ, коими, как ему представлялось, он отродясь не владел. Жюль напомнил себе, что все же некогда был юн, телом и душой как нельзя лучше приспособлен для жизни и все существо его в те времена расцветало под лучами счастья, будто растения под солнцем, и, если бы то было угодно небесам, он смог бы жить в радости: ведь бывают же на свете люди, прогуливающиеся под руку с возлюбленным предметом, любуясь звездами. Знакомы ли другим те непрерывные муки, превращающие сердце человеческое в ад, вечно носимый под ребрами, или он — единственное на земле создание, задумывающееся над всем этим? Тут он сделал ревизию своим любовям, всем тем праздничным мотивам, что когда-то звучали в его мечтах, одеждам, что его прельщали (например, шарфикам, что свешивались с балконов, длинным платьям с волочащимся по ковру шлейфом), детским, а потом и юношеским иллюзиям, великой своей обманутой любви и той сумрачной поре, что за ней последовала, мыслям о смерти, страсти к полному уничтожению, затем тому, как он внезапно восстал с колен, а еще гигантским задачам, поставленным перед собой, и самоослеплению при первом обзоре способностей собственного ума; он перебирал в памяти дальнейшие свои прожекты и намерения, многоразличные восторги перед совершенством чужих творений, бесплодные попытки воспарить мыслию, следующие за ними падения и припадки смертоносной скуки, притом все более унизительные, ведь каждый раз перед тем ему удавалось достичь новой высоты.

Однако ж из всего этого вытекало его настоящее, представлявшее собой сумму всех слагаемых, что и позволяло теперь их обозреть; каждое событие давало рождение другому, всякое чувство претворялось в мысль. Он, например, извлек из минувшего опыта особую теорию любострастия, коего более не испытывал — собственные переживания пришли наконец к подбиванию итогов: если они были ложны, то потому лишь, что неполны, если узки, их следовало по мере сил расширить. Значит, в этой чреде восприятий наблюдалась некая последовательность и причинная связь, как в математике, каждое неизвестное проблемы само являлось задачкой, требующей разрешения.

Но поскольку последнего слова здесь добиться невозможно, к чему столько трудов, не проще ли попытаться его предугадать? Неужели в этом мире не отыщется способа достигнуть истины? Если таким средством стало для него искусство, им следует воспользоваться. И, кто знает, пришел бы он к подобной идее искусства, к чистому искусству — без миновавших подготовительных мучений, если все еще барахтался бы в паутине множества конечных целей? Желающий исцелить раны людские должен привыкнуть к их запаху, на руках кормчего — мозоли от штурвала, тому, чье поприще — сердце человеческое, приходится защитить доспехом уязвимые места и нахлобучить на голову шлем с опускающимся забралом, дабы жить спокойно посреди разожженного им пожарища, не получать ран в сражениях, за коими он наблюдает. От непосредственного участника событий ускользает их общий план, игрок нечувствителен к поэзии игры, ставшей второй его натурой, развратник — к необозримым последствиям разврата, как любовник не в силах оценить все лирические переливы чувства, а человек религиозный, быть может, — истинное величие религии. Если каждая страсть или главенствующая в жизни идея есть лишь круги, где мы вертимся, пытаясь окинуть взором очерченное ими пространство, незачем замыкаться в их пределах, надо искать выхода вовне.

К тому ж, в чаянье самооправдания убеждал он себя, разве отринуть разом несколько эпох собственного существования не значит повести себя так же глупо, как историк, который стал бы отрицать эпохи исторические, одобряя одну часть деятелей, порицая другую, слагая хвалы такому-то народу и изрыгая проклятья по поводу некоей расы, то есть поставив себя на место Провидения и желая преобразовать плоды его трудов? А значит, все, что он испытал, перечувствовал, выстрадал, произошло ради неведомых ему целей, имеет однозначно определяемый смысл, пусть не внятный ему самому, но от этого не менее реальный.