Первое «Воспитание чувств»

Жюлю хотелось обнаружить какие-то мелодические вариации в монотонности этого одновременно свирепого, жалобного и настойчивого призыва, он пытался угадать его смысл, ухватить мысль, ее предмет или же некий прогноз, рассказ либо жалобу, заключенную в собачьем лае, но ухо различало одни и те же почти непрерывные, резкие, похожие друг на друга вибрации, они длились, возобновлялись и снова длились. Уставший, раздраженный этими неумолчными воплями, он, однако же, напрягал весь свой разум, пытаясь понять, и приносил мольбы, чтобы вмешалась какая — нибудь посторонняя сила и помогла бы ему нащупать связь меж этим лаем и им самим, приобщить его к собачьему языку, еще менее внятному для него, чем запертая дверь. Но ничего не случилось, не произошло, несмотря на все выкрутасы сознания: ему так и не удалось спуститься в эту пропасть. А ветер дул, деревья шумели, собака завывала.

Потом он вспомнил, что однажды — ох, как давно это было! — он уже приходил на этот мост и хотел здесь умереть. Может, это исчадье ада, крутясь вокруг, напоминает о том дне? Что спрятано в реке такое, что она без конца бегает по берегу, словно от некоего истока к одной ей ведомому концу, показывая: здесь что-то проплыло, спустилось по воде?.. Может, Люсинда? Великий Боже! Так это она? Она, утопленница, канувшая в пучину? Такая юная, такая молодая! Мертва, мертва! Погружая взгляд во мрак, туда, глубоко… еще глубже, он ожидал ее увидеть… уже видел ее в том самом белом платье, с длинными светлыми волосами, колышущимися в воде, со скрещенными на груди руками… она тихо плыла по течению, отдавшись на волю волн… быть может, она там, в том самом месте, под толщей ледяной воды, на дне реки, распростерта на позеленевшей гальке… «Так о чем взывает ко мне твой плаксивый вой, будто по покойнику?» И он уже представлял себе ее труп, с полуоткрытым ртом, с закрытыми глазами.

Луна, постепенно освобождаясь от сероватых хлопьев, вышла из туч; в облаках возник темно-синий просвет с черной дымчатой каймой по краям; неплотные массы быстро перемещались, налезая друг на друга в небесной вышине, а луна спокойно поднималась, следуя своим путем; иногда что-нибудь мерцало на речной глади или поблескивали вдалеке лужицы в дорожных рытвинах. Внезапно луч света выхватил из тьмы собаку, не прекращавшую выть, он метил ей в лоб; в потемках мерещилось, будто ее глаза испускают две тонкие струйки пламени, нацеленные прямо в лицо Жюлю; взгляды человека и пса скрестились, потом глаза зверя внезапно стали увеличиваться и приняли человеческую форму, в них дрожало, из них лучилось чувство, знакомое каждому смертному, из песьих глаз изливалась магическая энергия, этот порыв околдовывал душу, ширился, захлестывал и вызывал все более и более непреодолимую ответную симпатию. «Ты ведь ее друг? — Вопрос вырвался из глубины сердца. — Потому ты и смотришь на меня так, будто требуешь моей дружбы? Тебе этого от меня надо?»

Настала тишина, псина молчала, только желтые зрачки ее становились все больше, в них отражался сам Жюль, по крайней мере, так ему показалось; их пригвоздило к месту растущее взаимное удивление, они оба застыли в молчаливом противоборстве, вопрошая друг друга о том, на что никто не дает ответа. От установившейся меж ними связи их била дрожь оторопи, доходящей до ужаса: они нагоняли друг на друга страх; под взглядом пса юношу передергивало, ибо он заподозрил у бедняги душу, а собака тряслась всем телом, уставясь в глаза человека, быть может увидев в нем божество.

В мозгу Жюля стремительнее пламени разгоралась мысль, она превращалась в сомнение, потом — в уверенность, та — в душевную дрожь, а последняя, в свою очередь, — в ненависть. «Умри же! — воскликнул он, сотрясаясь от ярости, и сильным внезапным ударом ноги расплющивая морду зверя. — Умри! Подохни! Убирайся! Оставь меня!»

Собака спаслась бегством, и Жюль, не видя ее нигде, почувствовал успокоение; он вернулся к своему обычному состоянию, удобному и умиротворенному; его самого удивляло недавнее волнение, теперь он уже с трудом понимал, что произошло. Вдруг два зрачка вспыхнули во тьме, они приближались: пес вернулся, он был там, плелся в ивняке, прихрамывая, его лапы шлепали по грязи, оскальзывались. Жюль стал хватать пригоршни земли, бросать их в его сторону, чтобы отпугнуть, и тот убежал.