Первое «Воспитание чувств»

Наконец пришло время отправления. Бой часов не произвел никакого действия на окружающих, но в их едином на двоих существовании стал зовом рока, высшей точкой бытия.

Их так сильно била дрожь, что они не осмеливались взглянуть друг на друга до первой перемены лошадей, съежившись каждый в своем уголке; остальные попутчики даже не подозревали, что эти двое путешествуют вместе; только один раз, когда прочие спали, они все же протянули друг другу руки, отважившись на пожатие. Лишь в Гавре, оставшись наедине в гостиничном номере, они задышали вольнее.

Из окон комнаты виднелись доки, забитые кораблями, и в тумане вставал частокол мачт; они вышли на балкон, чтобы насладиться этим зрелищем, пытаясь, хотя и не говорили о том вслух, отыскать среди сложенных парусов тот, что распустят ради них. За окном на ближайшей шхуне среди канатов резвились молоденькие юнги. Вымпелы судов трепыхались под ветром. Начинался прилив, вода поднималась и в доках, стоявшие там суда подрагивали на якорных цепях, словно им не терпелось выйти в открытое море, шлюзы с опущенными воротами уже не шумели потоками воды, в городе зажигались огни и поблескивали сквозь судовой такелаж, а по мостовым проносились кареты.

Они не спустились обедать к общему столу, но велели принести еду в номер, словно молодожены во время свадебного путешествия.

Вечером они вышли в город и направились к плотине; дул бриз, волны накатывали на камни, обдавая брызгами парапет, вдали, как две звезды в темноте, горели огни маяков, по временам волна, разбиваясь, оставляла на теле плотины сероватую линию, выделявшуюся в сумраке, затем линия исчезала и появлялась другая. Они молчали под размеренную бесконечную песенку темных морских валов и теснее прижимались друг к другу; липкий туман зимних ночей леденил кожу, Эмилия куталась в накидку и дула на окоченевшие пальцы, пряча их поглубже в меховую опушку рукавов. То была старая черная бархатная накидка с подбитыми ватой рукавами и капюшоном, на горностаевой усеянной коричневыми пятнышками подкладке — легкая и добротная, ласкающая кожу и хорошо хранящая тепло; она отпахнула половинку и закутала в нее Анри, а тот чуть присогнул в коленях ноги и левой рукой обхватил ее за талию, прижавшись к ней, чтобы согреться теплом ее тела, и этот ласковый детский жест развеселил обоих. У нее стыли ноги: особо сильная волна добралась до них, и тонкая туфелька мгновенно размокла. Пристрастие к чересчур легкой обуви было одной из ее навязчивых идей: в любое время года она останавливала свой выбор на летних ботиночках, которые губил самомалейший дождь и непоправимо портила первая же капля уличной грязи, но мадам Эмилия весело переносила такие невзгоды; в тот вечер, например, она постукивала носками ботинок по столбикам парапета и притопывала каблучком, подпрыгивая, словно желторотый сорванец.

— Вернемся, — решил Анри. — Я боюсь за тебя.

Они отправились проведать капитана. Тот заверил, что на борту его судна можно превосходнейшим образом провести время, пользуясь всеми прелестями жизни: полнейшей свободой, удовольствием от морской прогулки, наблюдаемой то с носа корабля, то с кормы, и свежим хлебом трижды в неделю. Он показал им каюту, украшение которой составляли ковер и две голубые фаянсовые лохани, и призвал, если на то будет их воля, занять ее немедленно, поскольку уже завтра судно покинет порт, а значит, нашим героям оставалось лишь переправить сюда пожитки и явиться самим.

Чтобы завязать с капитаном дружбу, они перед отплытием пригласили его на завтрак к себе в гостиницу, морской волк принял приглашение, не особо церемонясь. Это был тучный добряк из Нижней Нормандии, рожденный где-то между городками Виром и Фалезом, обожавший сидр в бутылках и цветных женщин[63] — последние два обстоятельства заставляли его часто захаживать на Мартинику. Несмотря на это, он все больше проникался желанием возвратиться в родные места и сажать там капусту: вот уже лет десять, как он присмотрел себе в этих целях на дороге из Кана в Шербур домишко с двумя ветхими пристроечками в яблоневом саду (сорт преотменный!) и пажитью на задах, причем все это окружено деревянной, а кое-где и каменной оградой. Да он мог бы давно купить этот домик, если б не кое-какие безумства за рубежами отечества всякий раз, как он там сходил с корабля. Действительно, едва ступив на твердую землю, мэтр Николь (так звали нашего капитана) позабывал о корабле и его команде, шатался где ни попадя, пил, бегал за девчонками, пировал день и ночь, заставляя плясать негритянок и играя в кегли, заменив оные бутылками. Так продолжалось с неделю, чаще всего он пропускал день отплытия и приходилось сниматься с якоря в спешке, а посему море он ненавидел всем сердцем, видя в нем только емкость с рыбами для тех, кто рыбачит, и ящик с пятифранковыми монетками для нужд каботажников; так что стоило Анри завести речь об удовольствии управлять кораблем и о счастье, какое ощущаешь в день отплытия, толстяк выпалил: