Первопроходцы

Стахеев опустил нос к написанной челобитной, снова обмакнул перо, старательно дописал несколько строк и присыпал их сухим песком. Михей с беспокойством зыркал по сторонам, приглядывая за своими людьми. Лица казаков ему не нравились. Бырчишка открыто выспрашивала, есть ли вино.

— Я вам сторгуюсь, дети блядины, так сторгуюсь, вы у меня водяному дедушке будете петь и плясать! — пригрозил рыкающим голосом.

Два коча недолго простояли рядом. Как ни просили люди Стахеева и Голого показать добытые на Колыме меха, Стадухин потряс перед ними паевым сороком черных соболей и велел выгребать из залива. Промышленные и казаки неохотно скинули швартовы, оттолкнулись шестами от купеческого коча. Афоня вскрикнул, тревожно озираясь по сторонам:

— Девка где? — Бросив руль, перемахнул на другое судно и вытащил из-под палубы упиравшуюся толмачку. — Спряталась, стерва!

Бырчик была пьяна и кричала, что желает вернуться на Колыму.

— Оставь ее нам! — смущенно попросил передовщика Стахеев. — Дадим хорошую перекупную цену товаром. Мы ведь одного купца пайщики и покрученники, чего там?

— Не продается! — рыкнул Афанасий и вместе с царапавшейся девкой перескочил на свой коч.

Прижав ее к себе одной рукой, встал к рулю, а едва суда разошлись на десяток саженей, отпустил вопившую толмачку, не вступая с ней в споры. Промышленные и казаки помалкивали, но глядели на него с укором.

— Куда спешим? — приглушенно роптали, выгребая. — Льды кругом. Постояли бы, рыбки наловили, в мясоед последнюю юколу доедаем, вода кончается.

— Вода в устье Яны солона и рыбы нет! — терпеливо отвечал Афоня.

— Постояли бы недельку-другую, — канючили казаки Бориска Прокопьев и Артемка Шестаков. — Сам говорил, что прямым сухим путем Лена ближе.

— Гребите, пока Бог дает путь! — ругнулся Михей. — Радуйтесь и терпите.

— И на Семейку Дежнева зря ты взъелся. — не унимался Артюшка, а Бориска смотрел за борт и громко сопел. — Его Бог любит, оттого ему раны и неудачи, а нам облегчение! — Лица казаков были трезвы и печальны. — Еще на Оймяконе приметил, — продолжал корить Артюшка, — пока он сидит в зимовье — нам Бог помогает, как ты его выпроводишь — не с воза упадем, так бык обгадит!

— Не за столом воздух испортишь, так в церкви! — хмуро буркнул Бориска и опять отвернул нос.

— Что мелете! — вскипел Стадухин, понимая, что казаки недовольны только тем, что не дал купить вина. — Мы с Алазеи на Колыму без Семейки дошли при попутных ветрах, не зная пути.

Артюшка с Бориской не нашлись как возразить. Помолчав, один прогнусавил:

— Знаем, что у тебя вино есть.

Стадухин, задетый за живое, напрягся, вспоминая, что в земляке Дежневе сердило его? Не жаден, не завистлив, покладист…

— Вас пошлешь куда — три раза сбегаете, а он только кобылу запряжет. Облаешь — лыбится, будто дразнит, — проворчал, глядя на зарябившую от ветра воду. Про вино умолчал.

Они шли в виду берега. Красный солнечный блин присел по курсу судна, выкрасив гребни волн. Вместе со скрежещущим крошевом льда коч сносило к закату. Ничего не оставалось, как со спущенным парусом отдаться течению. Михей сменил на корме Афоню, гребцы прилегли отдохнуть, на судне стало тихо.

Стадухин долго смотрел на север, где розовели льды. Когда обернулся по курсу — возле мачты стоял медведь и как-то чудно глядел на него. Михей от удивления разинул рот, дернулся, чтобы перекреститься, — зверь стал скакать на месте, как тот, который не вернулся после купания при заломе. Вглядевшись пристальней, Стадухин заметил, что медведь как-то странно худ и неуклюж: шкура висит, как на жердине, и скачет не так прытко, как тот, и морда неживая. Зверь догадался, что уличен, встал на задние лапы и откинул мохнатую голову за плечи. Из прореза высунулось смеющееся лицо Чуны.

— Ты когда шкуру добыл и как утаил от Петрухи? — слегка заикаясь, спросил Михей. Не дождавшись ответа, мотнул головой: — Вот так да! Я думал — оборотень или водяной потешается.

Впереди открылся узкий проход между льдами и сушей, но Афоня упреждал, ближе чем на две версты к берегу не подходить.

— Что там мельтешит? — Стадухин указал шаману в сторону берега.

Тот долго всматривался, прикрывая лоб ладонью:

— Олени пьют. У них бывает нужда в морской воде.

— Мне тоже показалось, что олени, но стоят по лытки в версте от суши, а то и дальше.

— Мелкий берег. Опасный, — ответил из-за спины проснувшийся передовщик. — Иное суденышко выкинет, люди сутками бредут до сухого. Гиблое место! — Размашисто перекрестился и вытянул руку, указывая курс.

Стадухин опять промеривал глубины шестом, разглядывал разводья и заметил впереди темное пятно. Вскоре стало ясно, что какое-то суденышко идет под веслами.

— Видать, знак! — Афоня перекрестился и стал будить спутников, приказывая сесть за весла.

Пришлось отойти от ледового поля. Коч стало мотать волнами с борта на борт. От нудной качки гребцы зачертыхались. Стадухин тоже тихонько ругнулся. Уже был ясно виден струг в три пары весел. Они шевелились, как лапки жучка, упавшего на спину.