Первые

Гайд-парк находился в центре города, вблизи были шумные улицы, но он напоминал собой просторный деревенский луг, обсаженный деревьями.

Что больше всего удивляло Лизу — здесь можно было ходить, сидеть и лежать на траве. И парк был доступен каждому. А в Петербурге вообще простолюдинов в парки не пускали.

Женни рассказала Лизе историю Гайд-парка.

Когда-то, в годы средневековья, здесь устраивались празднества. Обычно они начинались шествием цеховых организаций. Каждый цех нес свое знамя и свои знаки отличия: цирюльники — мыло и бритву, сапожники — кожи и шило, портные — ножницы и иглу. Потом прямо под открытым небом начинались представления, которые заканчивались плясками и играми. Тут же стояли столы с яствами и напитками, лоточники выкрикивали свой товар.

В Гайд-парке устраивались народные собрания, митинги.

— Недавно тут был митинг в поддержку ирландцев. Этот митинг организовало Международное товарищество рабочих. Здесь было столько народа, около семидесяти тысяч людей. Это по данным газет. Но ведь газеты английские, значит, цифра явно преуменьшена, — сказала Женни. — Парк представлял сплошную массу мужчин, женщин и детей. Даже деревья до самых макушек были усыпаны людьми, всюду видны знамена, а сверх знамен вздымались красные фригийские колпаки[6]. Все пели «Марсельезу».

Женни и Лиза подходят к той части парка, где специально отведена площадка для ораторов. Здесь мог выступить каждый, говорить, что он хочет, читать, петь.

Вот и сейчас какой-то бородатый человек с лицом пророка призывал всех к покаянию. Молодой энергичный мужчина рассказывал о преимуществе нового сорта табака. Старушка нараспев читала псалмы. А негр говорил об освободительной борьбе.

Девушки остановились послушать.

Как вдруг пошел дождь. Правда, у них был с собой зонтик — англичане всегда ходят с зонтиками. Но стал наползать туман. Он шел такой плотной стеной, что сразу вокруг стало темно.

Подруги вышли из Гайд-парка. Лиза привыкла к туманам в Петербурге, но все же ничего подобного она никогда не испытывала. Ничего не видно было в двух шагах. Люди натыкались друг на друга. Выли сирены, кричали кучера кебов, пронзительно звонили омнибусы.

Женни и Лиза едва добрались до Мэйтленд-парк-род.

А там уже их ждали, волновались.

— Хотел ехать вас разыскивать, да не знал куда, — сказал Фридрих Энгельс по-русски. Он тоже изучал русский язык и при знакомстве отрекомендовался Лизе Федором Федоровичем.

Здесь же была Лицци, жена Энгельса, по происхождению ирландка.

Прошло всего пять месяцев, как Энгельс переехал в Лондон. Он снял квартиру вблизи квартиры Маркса. Наконец-то исполнилась давняя заветная мечта — два друга, два соратника могли быть вместе.

За эти три месяца Лиза часто бывала в семье у Маркса. Здесь все к ней относились как к родной.

Она старалась не беспокоить хозяина дома, но он всегда, когда узнавал, что она здесь, звал ее в свой кабинет.

— Вы не хотите, чтобы я упражнялся в русском? Но это мне необходимо хотя бы уже потому, что я являюсь вашим представителем. Теперь я все бумаги в Генеральном совете подписываю: «Секретарь-корреспондент для Германии и России», — улыбаясь, говорил он.

Иногда, когда удавалось уговорить Маркса отдохнуть, оставить на время работу, они всей компанией совершали прогулки за город. Это были чудесные часы.

Они устраивались обычно где-нибудь на лужайке, под деревьями. Ленхен и девочки стелили скатерть. Из большой корзины доставали закуски.

Потом они бегали по лужайке, играли в жмурки. Маркс, вытянув руки, шарил перед собой.

— Не подглядывай! — кричала Тусси. — Я знаю, мэмэ некрепко повязала тебе платок!

«Мэмэ» — это была Женни-старшая.

Набегавшись, они усаживались в кружок, и Тусси просила:

— Мавр, расскажи сказку, помнишь ту, где карлик Альберих!

Маркс был замечательным рассказчиком. Он знал много сказок. И умел придумывать их сам.

Потом выступал Генерал, он же Фридрих Энгельс. Энгельс тоже много знал интересных и смешных историй.

Или декламировала Женни-младшая. У нее определенно были сценические способности, она знала много стихов. Впрочем, все в семье Маркса любили стихи, знали наизусть Шекспира, древних поэтов.

Однажды Женнихен с пафосом прочла:

Не могу я жить в покое,
Если вся душа в огне,
Не могу я жить без боя
И без бури, в полусне.

Я хочу познать искусство —

Самый лучший дар богов,
Силой разума и чувства
Охватить весь мир готов.

Так давайте в многотрудный

И в далекий путь пойдем,
Чтоб не жить нам жизнью скудной —
В прозябании пустом.

Под ярмом постылой лени

Не влачить нам жалкий век,
В дерзновенье и стремленье
Полновластен человек.

Лизе понравились стихи. Хотя они были не очень гладко написаны, но в них чувствовалась воля к борьбе, страстность, вера в человека.