Первые четыре века христианства

Не одна Неокесария, но и окрестные города призваны им были к Христианству и прияли от руки его епископов. Команы просили себе пастыря и представляли ему самых почетных граждан, но ни на одного из них не пал выбор того, кто искал внутренних достоинств, а не внешних. Тогда некто из старейшин насмешливо предложил Григорию избрать угольника именем Александр и указал его в толпе, покрытого сажею и рубищем, как свойственно его промыслу; но к общему всех изумлению, ни Григорий, ни сам Александр не удивились такому странному предложению. Епископ втайне спросил ремесленника: кто он? И, убогий по виду, открыл ему глубокую тайну своего смирения, которое искало утаить совершенства Христианские под личиною угольного праха. Когда же святитель, наставив его в вере, велел омыть следы низкого ремесла и облечься в приличные одежды, все опять изумились нечаянной перемене Александра, восприявшего величественную наружность. Григорий рукоположил его к общей радости народа, и сей достойный пастырь был одною из первых жертв наступавшего гонения.

Готовились для сей жатвы и другие колосья, созревшие на двух первостепенных престолах Востока: Александр Иерусалимский и св. Вавила Антиохийский, Вавила, не допустивший убийцу юного кесаря Гордия, Филиппа, который овладел его державою и выдавал себя за христианина, вступить без покаяния в святилище, с царскою кровью на душе. И на западе, рукою провидения, возжегся яркий светильник в лице святого Киприана, одного из самых образованных мужей своего времени. После долгого размышления обратился он к Христианству и сам не переставал дивиться такой перемене, когда вспоминал, из какой глубокой тьмы воссиял ему внезапно божественный свет и как исчезли все его сомнения в благодатных водах крещения. С язычеством оставил он и свои земные богатства, которые роздал нищим, посвятив себя единственно изучению священных книг: Тертулиан был его любимым чтением. Молва народная о добродетелях юного Киприана открыла ему ранний путь к священству, вопреки правил и собственного желания, а единодушный выбор граждан столь же невольно поставил его на кафедру умершего епископа Карфагенского Доната.

Киприану открыто было о наступающем бедствии, посредством видения одного святого старца его паствы. Ему виделся отец семейства, имеющий одесную печального юношу, исполненного небесным гневом за нарушение заповедей Божиих, а по левую сторону стоял некто с раскинутой сетью, готовый уловить ею беспечный народ; ибо в таком небрежении находилась Церковь Христианская после долгого мира. Миряне, забыв нестяжание времен Апостольских, заботились только о приобретении имуществ, и им подражали клирики, а иногда и сами епископы. Нравственность начинала ослабевать, верные сообщались с язычниками; клятвы и преступления клятв, зависть и ненависть умножались, а нищая братия страдала голодом. Надлежало прийти искушению, чтобы опять как в горниле очистить Церковь, и оно пришло с воцарением Декия, который восстал против кесаря Филиппа, ибо тогда не иначе как кровью добывался престол Римский, и христиане пострадали опять за то, что им благоприятствовал предместник нового императора, подобно как при Максимине за благосклонность Александра Севера. Но жестокость и ужасы сего гонения превзошли бывшие прежде, потому что злоба на христиан возрастала с последними усилиями потрясенного ими язычества.

Глава 12. СЕДЬМОЕ ГОНЕНИЕ

250-й от Рождества Христова

Указы царские разосланы были по всем областям и повсюду правители стали изобретать новые казни, чтобы отнять самую надежду смерти у терзаемых, доколе не изменит им крепость сердца. Вот образцы утонченной жестокости. Одного, измученного пыткою и раскаленным железом, обмазали медом по язвам и выставили на палящее солнце жертвою насекомым; другого, чтобы заставить прежде нарушить целомудрие, связав в прохладной роще, предали неистовым объятиям блудницы; но он выплюнул ей в лицо откушенный язык свой.

Ужас объял христиан, и поколебалась вера многих. Люди почетные малодушествовали более других, и даже языческая чернь над ними смеялась, когда бледные предстояли идолам, не решаясь ни принесть им жертвы, ни умереть: некоторые бежали, другие отрекались, иные, исповедав имя Христово, в узах и темницах падали при первых мучениях. В Карфагене же многие, не ожидая допроса, устремились сами к судьям языческим, объявить, что никогда не были христианами или отрицаются от веры, особенно богатые, которые не могли расстаться со своими тленными благами. Различны были степени падения: одни приносили и вкушали жертвы, другие только возжигали фимиам кумирам; некоторые, избегая общенародного отречения, подкупали судей и брали от них свидетельства или либеллы, будто бы уже воскурили фимиам; однако же верные считали таковых наравне с идоложертвовавшими и называли их позорным именем либеллатов. Еще иные выставляли вместо себя рабов к допросу или совершенно откупались деньгами от отречения.