Первые четыре века христианства

В Смирне малодушествовал епископ Евдемон и принес жертву богам, но мужественный пресвитер Церкви Пионий поддерживал паству своим примером, напомнив ей блаженного мученика Поликарпа. Смело обличал он и жреца идольского, и самого епископа, раболепствовавших у алтарей языческих, вытерпел все жестокие пытки и, укрепив падших в темнице, сподобился наконец огненной смерти Поликарповой. Прикованному к столбу на костре, предложили еще однажды отречение. «Я уже чувствовал крепость гвоздей, — отвечал он. — Спешу к Господу». Пламя вспыхнуло и обняло костер. Пионий как бы очнулся от внутренней молитвы, радостно сказал: «аминь», вздохнул и в легком вздохе улетела душа его. Тело же сохранилось невредимым в огне подобно Поликарпову, которому во всем подражал. Много мужества явил и другой исповедник веры епископ Акакий, который презрел все угрозы проконсула и остался непоколебим в темнице с епископом Трои Пизаном, доколе не был освобожден по указу императора, изумленного его твердостию.

Однако же в малой Азии продолжала литься кровь христианская. Проконсул Оптим отличатся особенной жестокостью; но во всех возрастах и званиях встречал равную твердость; миряне соревновали епископам и клирикам. Богатый купец Максим не был удержан тленными сокровищами от верного исповедания имени Христова; под сильными ударами он повторял только, что хочет жертвовать одному Богу, Которому служит радостно от юных дней своих, и грудою метаемых в него камней утвердился на неподвижном камне Христе. В Лампасаке Петр, в Никомидии Кондрат, в Никее Трифон и Респикий, и Христоф в Ликии, Меркурий в Каппадокии и Полиевкт в Армении со многими другими запечатлели смертью свою веру. В Троаде же близ развалин древней Трои три юноши взяты были проконсулом и смело объявили себя христианами; но один из них, одоленный муками, посреди пытки решился служить демонам и, внезапно объятый тем, кому жертвовал, в страшных судорогах испустил дух. Услышав столь постыдное отречение, юная дева Дионисия выступила из толпы и горькими упреками осыпала малодушного. Раздраженный проконсул велел ввергнуть ее в темницу на поругание, но небесный юноша охранил деву, и наутро, с двумя другими исповедниками — Андреем и Павлом, достигла она желанного венца. Многими мучениками прославилась и Александрия. Старец Иулиан, едва двигавшийся от дряхлости, привлекся на судилище исповедать Христа и среди поруганий был сожжен вместе с тем, кто поддерживал его на пути к казни, и с другими мучениками, Макарием, Александром и Епимахом, прошедшими прежде через все пытки. Другой старец Метра, который не хотел повторить некоторые бесчестные слова, по многократном биении и извертении глаз засыпан был камнями в предместий города. Немезион, сперва осужденный как разбойник, но оправдавшийся, был мучим за христианство тяжелее, нежели самые разбойники, и сожжен между ними. Сатурнин епископ, отрекаясь от жертвоприношения идолам, сам сделался жертвою ярости народной; а Диоскор, отрок, поразивший судей своими ответами и твердостию в муках, отпущен был до времени на свободу. Не были пощажены и женщины, объявившие себя христианками, и воины Римские, обратившиеся к Богу зрелищем их мучений, и иные Египтяне, имена их неисчислимы. Многие бежали от ужаса в пустыни Аравийские и там сделались жертвою варваров. Херемон, престарелый епископ Нилополиса, скрылся без вести. Благородный юноша Павел, сын богатых родителей, принужден был также бежать из нижней Фиваиды, от жестокого преследования единокровных. Углубляясь все далее и далее в пустыню, он полюбил ее безмолвие и, достигнув наконец уединенной пещеры, в расселинах которой росла плодовитая пальма и журчал источник, основался там на все течение временной жизни. Посреди глубокого созерцания и совершенного уединения он не заметил, как прошли над его главою девяносто лет, и пустынное житие его связалось с началом иноческого мира в Египте, на расстоянии почти целого века. Антонию, великому отцу отшельников, суждено было в свое время открыть сего первого пустынника Фиваиды.

Между тем в Карфагене, при самом начале гонения, уже раздались мятежные вопли в амфитеатре: «Киприана львам!» Он удалился, по тайному внушению, не ради себя, но ради блага своей Церкви, чтобы не возбудить большого смятения; все его достояние взято было правительством, и сам он объявлен вне закона. Однако же из своего уединения Киприан посланиями поддерживал и управлял паству. Особенно трогательны его письма, обнаружившие не только пламенную душу святителя, но и дух времени, и сами обстоятельства. Он умолял оставшихся в Карфагене клириков свято исполнять свою и его обязанность по церкви, и все доходы епископские раздавать убогим; но слишком большим стечением в темницы к исповедникам не раздражать черни, а только ходить туда одному священнику с диаконом для литургии. Писал и к исповедникам Сергию, Рогациану, Фелициссиму, с благоговением целуя их язвы, принятые за Христа, и уста Его исповедавшие, и руки отвергшие идольские жертвы.