Первые грёзы

– Только бы не меня! – молит Пыльнева. – Нибелунгов этих самых ни-ни. И кто их только выдумал! «Пронеси ты, Боже, немца стороною, сжалься же над бедной девой молодою», – меланхолично вполголоса мурлычет она, пристально глядя на Андрея Карловича, точно желая ему сделать соответствующее гипнотическое внушение.

Немца «пронесло стороной»: у стола Леонова. Но видно, внушение оказалось недостаточно прочным.

– Frа¨ulein Pilneff! – раздаётся возглас Андрея Карловича, едва вызванная кончила отвечать.

С несчастным, страждущим видом направляется Ира к столу. Минутная пауза. Андрей Карлович ждёт, но, видимо, тщетно.

– Bischen lauter,[3] – смеясь, говорит он.

Тишина не нарушается. Он задаёт вопрос. Ни звука. Второй – то же. Он подымает глаза и пристально смотрит на Иру сквозь свои толстые очки. Она по-прежнему нема, но глаза её так моляще, так жалобно смотрят на Андрея Карловича, что тот помимо воли начинает улыбаться.

– Aber, Frа¨ulein Pilneff, Ihre Augen sprechen, aber Sie, leider, nicht. [4]

– Когда я, Андрей Карлович, никак не могла выучить этого урока, он такой страшно трудный, и потом, я не знаю почему, за последнее время я ничего не могу запомнить, у меня совершенно память ослабела.

– О, меня это вовсе не удивляет! Вы так жестоко обращаетесь со своей памятью, что я поражён, как она до сих пор могла ещё служить вам: ведь вы её голодом морите, так только кое-когда перекусить дадите.

Весь класс неудержимо хохочет над удачным замечанием Андрея Карловича. Искренно смеётся и Пыльнева, которая лучше, чем кто-либо, знает, насколько остра и метка шутка Андрея Карловича. Жалобно-святой вид исчезает с её лица, – Андрея Карловича этим не проведёшь, и она, любительница всякого удачного словца, весело от души хохочет. Инцидент исчерпывается поставленным в журнале вопросительным знаком, который к следующему разу Ире вменяется в обязанность сделать утвердительным.

Настроение Пыльневой ничуть не омрачено, напротив, она, видимо, чувствует новый прилив сил, да и случай жалко упустить. Следующий урок – гигиена, это удовольствие нам доставляют всего один раз в неделю. В классе, как всегда, маленькое ожидание, так уж Ира приучила нас: что же сегодня? Всё, что можно передвинуть, перевернуть или поменять местами в злополучном скелете, уже проделано, все вопросы, сколько-нибудь допустимые по своей нелепости, вроде того, полезно ли детей приучать курить, давать им коньяк и т. п., своевременно предложены, чего же ждать теперь? Впрочем, вид у Пыльневой равнодушный; она сосредоточена на чём-то постороннем, глаза её упорно устремлены в ящик парты. Некоторое время всё идёт нормально, но вот гигиенша повернула голову в сторону Иры и уже злится, она её терпеть не может.

– Пыльнева, пожалуйста, не читайте, когда я объясняю урок.

– Я не читаю, Ольга Петровна, – раздаётся кроткий голос, после чего глаза Иры немедленно, с тою же сосредоточенностью устремляются в прежнем направлении.

– Пыльнева, я уже сказала вам, чтобы вы не читали. Закройте книгу! – уже гласом резче и лицом алее, повторяет докторша.

– У меня нет книги, – робко и неуверенно протестует тот же голосок.

– Сию минуту отдайте мне книгу! Что это за невежество читать во время урока, – уже в полном расцвете своего пунцового негодования в третий раз возглашает Ольга Петровна, подходя к Ире. – Дайте книгу!

Пыльнева растерянно и виновато поднимается.

– У меня нет книги, – жалобно протестует она, но гигиенша уже шарит в столе.

У Иры дрожат губы от смеха, в глазах прыгают весёлые огоньки. Теперь несколько смущена и больше прежнего зла докторша: в парте пусто.

– Если у вас ничего нет, так я не понимаю, отчего вы всё время смотрите туда вниз? – пожимает она плечами.

– У меня просто такая привычка, – опять кротко и безмятежно раздаётся по классу.

Мы не можем удержаться от смеха, а Ольга Петровна, вероятно, с наслаждением поколотила бы Иру, до того та изводит её.

– Подумаешь, какая скромность! Сидит, глаз поднять не смеет! – иронизирует она.

– Да, я вообще очень застенчива, – всё так же покорно подтверждает Пыльнева.

Здесь мы уже не можем выдержать и откровенно хохочем. На минуту, не выдержав роли, смеётся сама Ира, но через секунду сидит уже снова, опустив взоры долу.

– Господа, господа, идём живо кутить к помойному ведру! – едва прозвонили на большую перемену, зовёт Шура.

С хохотом собираемся мы на это заманчивое, многообещающее приглашение.

Андрей честно выполнил своё обещание; вот оно вместилище наших гастрономических изысканных яств! Божественный нектар таинственно скрыт в нём. Увы! Слишком таинственно. На самом верху ведра лежит предмет, который приводит нас в смущение сперва неопределённостью своих очертаний, а потом, когда перед нами, наконец, ясно вырисовываются его контуры, то своей слишком большой определённостью: это головной убор нашего любезного Андрея, которым он великодушно пожертвовал для сокрытия нашего лукулловского пиршества.