Первые грёзы

Если бы это была его форменная фуражка, с ярким, новым, синим околышком, наше смущение было бы меньше, но это заслуженная, много видов видавшая, много грязи набравшая, взъерошенная меховая шапка. Находка сия смущает нас больше самого помойного ведра, гораздо больше, хотя бы по одному тому, что её необходимо извлечь, а на это охотниц нет.

– Кто не рискует – не находит! – решительно заявляет Шурка.

– Вопрос лишь в том, что он найдёт, – утешает Люба.

Но Шурка уже кончиками двух пальцев отважно добывает бледное, растерзанное напоминание о когда-то жившем баране. Перед нами две бутылки и слишком близко, по-моему, прижавшаяся к стенке ведра бумага с халвой.

– Несём живо в класс!

На одной из бутылок ярлык с пышной надписью: «Портвейн старый», на другой менее громкая: «Кахетинское красное». Очевидно, по скромности фабрикант этого напитка предпочёл сохранить своё инкогнито, а произведение своё выпустить под псевдонимом.

– Вот если бы классюха наша увидала! Умерла бы! – восклицает Шурка.

– Кто-о? – спрашиваем мы.

– Ну, классюха, классная дама, Клеопатра Михайловна, – поясняет Тишалова.

Новое словечко произвело фурор; впрочем, в ту минуту мы были так настроены, что, хоть палец покажи, и то хохотали бы.

– А что, если показать? – предлагает Ира.

– Ну, что ты?! Чтобы ещё Андрею влетело? – протестует Шура.

Завтрак съеден, халва тоже, обильное возлияние произведено, сосуды опорожнены до дна… На следующей перемене они будут обратно препровождены в радушно приютившее их ведро, теперь уже неудобно, так как все классные дамы, позавтракав, бродят по коридору. Одна бутылка находит временное пристанище у Шурки, другая – у Иры в парте.

Вдруг после звонка, за секунду до входа в класс Клеопатры Михайловны, глазам нашим представляется неожиданное зрелище: на столе Иры, рядом с чернильницей возвышается бутылка с надписью «Портвейн старый», около неё небольшой стаканчик… Сама Пыльнева положила локти на стол, безжизненно опустив на них голову.

– Что это с Пыльневой? – несколько озабоченно спрашивает Клеопатра Михайловна, едва переступив порог двери. – И что за странная обстановка? – уже совсем теряется она при виде наставленных посудин. – Пыльнева, что с вами?

Безжизненное тело приобретает некоторую подвижность: голова поднимается, указательный палец делает жест по направлению к бутылке.

– Это я… с горя!.. – раздаётся трагический возглас. – Всё, до капли… – В подтверждение своих слов Ира опрокидывает вверх дном пустую бутылку, после чего голова снова печально опускается.

– Какое горе? В чём дело? – уже заботливо и растроганно спрашивает сердобольная «Клёпа».

– К…как же не горе… меня никто не любит, ко мне все придираются, все, все! Андрей Карлович сказал, что я лентяйка, да, да, сказал! У Ольги Петровны я так тихо, так тихо сидела, а она меня заподозрила, будто я читала на её уроке, а я никогда, никогда, даже дома ничего не чит… то есть я хотела сказать… что у меня и книги не было, а она не поверила, мне не поверила!.. Я не выдержала и с горя… – Опять красноречивый жест по направлению «портвейна».

– Что вы пили?

Минутная пауза.

– Ки…ки…кислые щи, – робким признанием вылетает из уст Иры, и, не в силах больше удержаться, и сама она, и весь класс, и «Клёпка» смеются.

– Клеопатра Михайловна, не сердитесь на меня, – просто и искренно говорит Ира.

– Да я и не сержусь, Пыльнева, а только… Прежде всего уберите бутылку, ещё не хватает, чтобы преподаватель или Андрей Карлович наткнулись на это, – сама себя перебивает Клеопатра, – а только когда вы перестанете дурачиться и сделаетесь солиднее? Ведь выпускной класс! Тут необходимо вести себя на 12, а вы…

ЗАВТРАК СЪЕДЕН, ХАЛВА ТОЖЕ, ОБИЛЬНОЕ ВОЗЛИЯНИЕ ПРОИЗВЕДЕНО, СОСУДЫ ОПОРОЖНЕНЫ ДО ДНА…

– Ну, чем я виновата, что я органически не могу вести себя больше чем на 10? – слёзно заявляет Ира.

Но «Клёпа» уже села на своего конька:

– Что значит «не могу»? Надо! Надо вырабатывать в себе волю, выдержку, надо себя заставлять…

Долго говорит она, а у Иры уже опять зажигаются в глазах бедовые огоньки. Вот они потухли, вид у неё обычный святой, подозрительно святой вид.

– Вы браните, всё время браните меня, Клеопатра Михайловна, а меня пожалеть надо, я такая несчастная…

Доброе сердце Клеопатры Михайловны уже готово пойти ей навстречу.

– Я не браню, я…

Но Ира перебивает:

– А я прежде, маленькая, была такая хорошая, такая славная, кроткая, послушная…

– Ну? – внимательно слушая, одобрительно кивает головой та.

– Ну, и всё пропало… меня цыгане подменили!.. – трагически заканчивает Пыльнева, да и пора уже, потому что математика стоит на пороге.

Конечно, Андрея ни под какую неприятность не подвели, он даже, кажется, ни на секунду не был в подозрении за соучастие в нашем нетрезвом поведении, и кислощейная история канула в Лету.

Что значит компания и настроение! Я убеждена, что никому из нас в одиночку не пришло бы в голову у себя дома угощаться из помойного ведра, а тут, право, это не лишено было своеобразной прелести.

XIII Праздники. Что он чувствует. Перед юбилеем. Рожки