Первые грёзы

Я совсем не могу говорить, только смотрю и смотрю на это милое, бедное личико. Все целуют её. Летят такие хорошие, тёплые пожелания, радостные напутствия, а по лицам всех неудержимо струятся слёзы, печальные слёзы. Только на Вериных глазах блестят тихие, счастливые росинки.

– Спасибо, спасибо! Спасибо, дорогие, спасибо, милые мои!.. За всё спасибо!.. До свидания! До радостного, счастливого, Бог даст, скорого свидания!..

Сама она теперь твёрдо, глубоко верит в него. Дай Бог, дай Бог!..

А мне так грустно… В глазах у меня неотвязно стоит согбенная, скорбная, высокая фигура человека с бледным лицом, словно застывшая на платформе вокзала, с неподвижно устремлённым взором в сторону уходящего поезда; горькие, тяжёлые слёзы обильно и беспомощно текут по его убитому лицу…

Что думает, что чувствует сейчас Вера? С каждым проходящим часом поезд всё ближе и ближе несёт её к жаркому солнцу и яркому югу. Боже мой, Боже! Неужели они не оправдают её горячей веры в них?..

XII Радостная весть. Кутёж у помойного ведра

Я и не запомню, когда держала в руках дневник, верно уж месяца полтора прошло, но всё это время я была в таком скверном настроении, что ничто не интересовало и только так, будто бочком, едва касаясь, проходило мимо меня. Хотелось только думать и думать, но ведь мыслей всех не запишешь. Думала я действительно много, главным образом о Вере, о Дмитрии Николаевиче, о жизни вообще. Из Крыма приходили всё печальные, безотрадные вести. Маргарита Васильевна едва довезла бедную Веру, так плохо чувствовала она себя в дороге, и там, на месте, первое время жизнь чуть теплилась в ней. Вдруг, к нашей великой общей радости, больной стало лучше, много лучше; она уже может сидеть, на днях наконец пришло письмо, писанное её, её собственной рукой. На душе сразу стало легко и весело, так хорошо, как бывало раньше, даже, пожалуй, лучше. В этот день я сделала даже то, чего по-прежнему никогда не позволяла себе: дождалась в коридоре Дмитрия Николаевича и сообщила ему свою радость.

Я СОВСЕМ НЕ МОГУ ГОВОРИТЬ, ТОЛЬКО СМОТРЮ И СМОТРЮ НА ЭТО МИЛОЕ, БЕДНОЕ ЛИЧИКО

– Да, да, слышал. Михаил Яковлевич вчера тоже получил несколько строчек, – улыбаясь, ответил он.

Больше ничего, вот и весь разговор, а на сердце после него сделалось ещё светлей. Известие о некотором улучшении в здоровье Веры было, конечно, сообщено мною всем ученицам. И здесь общая радость, а у некоторых членов нашей тёпленькой компании даже слегка повышенное настроение.

– Кутнём на радостях! – предлагает Шурка.

– Правда, давайте кутнём! – подхватывают и Люба с Пыльневой.

– А как? – прямо в центр предмета врезывается практичная Ермолаева.

– Пошлём за пирожными и, конечно, за какой-нибудь выпивкой, – что же за кутёж всухомятку?

– За лимонадом, – предлагает поклонница его, Люба.

– Ну вот! – протестует Шура. – Лимонад и дома можно пить. Что-нибудь позабористее.

– Не за монополькой же ты, надеюсь, пошлёшь? – осведомляется Пыльнева.

– Ну, понятно, нет. Давайте за квасом.

– За кислыми щами! – советует Ермолаева.

– Вот отлично! И шипит, и вкусно, и дома не дают, – одобряет Шура.

Все единогласно сходятся на этом решении.

– А кто принесёт и как?

– Ну, понятно, раб Андрей.

– Только по-моему, господа, лучше пирожных не брать, он нам какой-нибудь гадости принесёт, лучше ореховой халвы, она сухая, так после неё так пьётся! – как истый гастроном советует Лиза.

Последний вопрос пока ещё остаётся открытым. Отправляемся на поиски швейцара.

– Слушайте, Андрей, – несколько заискивающе начинаем мы, – принесите вы нам, пожалуйста, две бутылки кислых щей, халвы и пирожных. [2]

– Пирожных-то и халвы, барышни, со всем моим удовольствием, а вот кислые щи… Так что Андрей Карлович очень серчать будут, если узнают, потому, оно, правду сказать, хоть и не хмельное, а всё же будто неловко с бутылками, где благородные девицы обучаются, – мнётся он.

– Пустяки, никто не узнает. Вы как-нибудь припрячьте, в корзину какую-нибудь положите. Пожалуйста! Мы уж вас поблагодарим…

– Да я, барышни, завсегда с полным удовольствием. Разве вот… – внезапно осеняет его мысль, – вы, барышни, не изволите обидеться, ежели я вам щи-то эти в помойном ведре принесу?

– Как в помойном ведре?! – хором восклицаем мы, чуть не помирая со смеху. – Вот так кутёж!

– То есть не совсем в помойном, помоев-то, по правде, туда и не льют, только мусор всякий складывают: вот, как вы изволите домой уйти, а мы тут приборку делаем, так бумажки, обгрызки яблочек, там колбаса или коклетки кусочек с полу подберём, ну, всё туда и складываем, – утешает нас Андрей.

– Ну ладно, несите в помойном ведре, – наконец решаемся мы: всё же кислые щи не непосредственно в него влиты будут, есть же промежуточная инстанция – бутылки.

– Так, пожалуйста, к большой перемене.

Мы вручаем ему деньги и торопимся в класс.

– Значится, барышни, я как принесу, так на чёрной лестнице у самых дверей и поставлю, – напутствует он нас вдогонку.

Первый урок – немецкая литература.