Первые шаги

Лескин заиграл в быстром темпе «Камаринского», и Иван понесся лихо в присядке. Махая рукой казахам, он кричал:

— Давай ближе сюда, здесь шкуру дерут одинаково — что с киргизов, что с русских!

Исхак переводил его слова по-казахски. Рабочие хохотали.

— Ай, парень, огонь! Такого никто не испугает!

Русские и казахи смешались в одной толпе. Иван вытащил на круг плясунью. Выскочили еще несколько парней. Веселье все нарастало.

Когда Андрей устал играть и гармонь смолкла, Исхак заставил спеть под домбру одного из казахов, а сам переводил песню на русский язык.

— Ишь ты, как ладно поет! — говорили старые шахтеры.

— Заходи к нам, смотри, как живем, — кончив петь, по-русски сказал певец и широко открыл дверь землянки.

— Ходи, кунак, ходи! — на ломаном русском языке приглашали казахи.

Вслед за Иваном и Лескиным народ начал втискиваться в землянку.

— Хороший хозяин и собак в таких закутках не держит! — говорили возмущенно русские рабочие, присматриваясь в полутьме.

— Сволочи! Как изгаляются над киргизцами! — возмутился седой шахтер, сосед Исхака на нарах. — Их бы самих сюда, не помогли б духи, сколь бы ни прыскались…

— У нас плохо, а здесь и совсем жить нельзя! — раздавались сочувственные женские голоса.

Казахи, понимающие по-русски, признательно улыбались и тут же переводили слова русских на родной язык.

С этих пор вечерами, на огонек, в русские бараки стали частенько заходить казахи. Воскресные гулянки в рабочем поселке стали традицией. Когда наступила теплая пора и зазеленели лужайки, все с утра высыпали за поселок. Молодежь плясала, пела песни. Боролись в обхват и на поясах. Старшие группами лежали на мягкой траве, греясь на солнышке и дружелюбно беседуя — русская и казахская речь звучала вперемежку. Администрация оказалась бессильной перед все более крепнувшей дружбой: плети из рук мастеров исчезли, они теперь отводили душу руганью да штрафами.

Месяца через четыре Топорков в воскресенье предложил Андрею:

— Ведите гулянье без меня. Я сегодня другим займусь.

Андрей понял его без объяснений: они уже давно толковали обо всем откровенно.

Когда барак почти полностью опустел, Иван пошел к маленькому домику на краю центральной части поселка, занятой домами служащих. Там в одиночестве жил Петр Михайлович Топорнин.

Шахтер застал штейгера лежащим на деревянной кровати с книжкой в руках.

«Бедно живет, — подумал Иван, оглядывая скудную обстановку. — Да ведь и то сказать: платят ему не так уж много, только что отдельная квартира. Да еще, поди, семье посылает».

— Садись, родственник! — шутливо приветствовал его штейгер, подвигая некрашеную табуретку. — Гостем дорогим будешь!

— И то, не по делам к тебе пришел, Петр Михайлович. По душам поговорить хочу, — ответил значительным тоном Иван, присаживаясь у стола.

Топорнин посмотрел на шахтера острым взглядом, потом, подойдя к дверям, накинул крючок, поправил занавеску на окне и только тогда сел против него за стол.

…Иван понравился штейгеру с первой встречи. Наблюдая за новыми шахтерами, штейгер начал догадываться, что неспроста приехала к ним эта пара. Когда до него дошли слухи, что Топорков и Кокобаев в девятьсот первом работали на карагандинских копях, он понял, почему фамилия Топоркова ему сразу показалась знакомой: ведь сам Топорнин тогда уже работал на руднике и знал о забастовке. «Значит, и на рудник за тем же приехали», — решил он.

Видя, сколько старания прилагают новые шахтеры, чтобы сдружить между собой рабочих рудника, штейгер окончательно уверился, что догадка правильна, и ему стало обидно: почему не позовут его с собой? Разве не знают, как он относится к рабочим?..

Но иногда Петр Михайлович думал по-другому. А много ли рабочим пользы от его доброты? Живет не в тех, не в сех…

При входе шахтера его охватила радость. Значит, верит ему, пришел! Захотелось поговорить о всех своих сомнениях, услышать, что же должен он делать, чтоб не даром препираться с начальством…

— Жалеешь ты, Петр Михайлович, рабочих, видим мы, — сказал Иван, внимательно глядя на штейгера.

— Да что толку из моей жалости? Вы за четыре месяца больше пользы принесли, чем я за пять лет! — с болью вырвалось у Топорнина, и, не останавливаясь, он рассказал шахтеру о своих горьких думах.

— По горному уставу хозяева обязаны рабочим давать в мокрых забоях непромокаемую одежду и обувь за свой счет. А давали когда-нибудь? Нет! А я что сделал? Ворчал — и все… — стыдясь собственной беспомощности, говорил он.

— Один в поле не воин, Петр Михайлович. Не казни себя понапрасну, — участливо заметил Иван. — Давай вместе со всеми бороться. Большая помощь тогда от тебя будет. Ты знаешь все законы, что на пользу рабочих, а не выполняются.

— С большой радостью! — откликнулся штейгер. — Только уж подскажи…

— О том не беспокойся, — усмехнулся дружелюбно шахтер. — Знаешь, что в России делается?..

Они проговорили до темной ночи.

2

— Проехал я за ним по всей пути, чуть не до конца. Останавливались у разной гольтепы. Да и то сказать — кому надо таких, настоящим-то хозяевам, — рассказывал Аким отцу, возвратясь из аулов.