Первый арест. Возвращение в Бухарест

Как только машина выехала за ворота, я бросился к дверям общежития. В четырнадцатой комнате никто не спал, ребята сидели на своих койках полуодетые, возбужденные и смотрели на меня с таким выражением, как будто я появился с того света.

Жандармы и шпики ворвались в комнату на рассвете, когда все еще спали, и тот, который был в форме полицейского субкомиссара, спросил: «Где Гилиман?» — «Я Гилиман», — сказал Борис, спавший на койке своего брата. Борис пришел накануне вечером навестить брата, тот предложил ему остаться ночевать, уступил свою койку, а сам отправился искать свободное место в другой комнате. Поэтому Борис оказался здесь вместо Раду и сказал полицейским, что он Гилиман.

— Наконец-то ты попался! — сказал один из шпиков и ударил его по лицу.

Борис молчал.

— Большевик! — сказал другой шпик и тоже двинул его.

Борис молчал.

Он не мог не понимать, что они принимают его за Раду, и все-таки молчал.

Тогда они приказали ему открыть чемодан. Это был не его чемодан, а брата, и они в нем ничего не обнаружили, кроме белья, которое тут же расшвыряли по комнате. Потом они порылись для порядка и в других чемоданах, стоявших под койками, выбрасывая и топча ногами белье, одежду, книги.

Борис молчал и все время смотрел на дверь, — вероятно, он опасался, что придет Раду.

— Здесь все! — сказал тот, кто был у них старшим. — Можно ехать. А ты поедешь с нами… — И он тоже ударил Бориса. Может быть, они вымещали на нем какую-то свою неудачу или им не понравилось, что он молчит, но только они его здорово избили и увели с собой.

— А Бранкович? — спросил я. — Почему они пришли за Бранковичем?

— Они за тобой пришли, Вылкован, — сказал Фреди. — Как будто ты сам не знаешь…

Так, подумал я, не очень-то удивляясь. Так оно и есть. Я это предчувствовал. Но вслух я сказал другое:

— Ничего я не знаю. Очевидно, все это недоразумение. А что все-таки случилось с Бранковичем?

Оказалось, что Бранкович попался лишь потому, что он… Бранкович. Когда явилась полиция, все еще спали, но «пенсионер» уже корпел, конечно, над своими учебниками, как всегда аккуратно выбритый, с сеткой на волосах и резинками на рукавах. Увидев шпиков, он перепугался и хотел выйти из комнаты. Он ведь привык уходить от неприятностей. Шпикам показалось подозрительным, что он так упорно хочет улизнуть, и они принялись его допрашивать, кто он, почему не слит, куда собирается идти… Бранкович совсем растерялся и не знал, что ответить. «Я — Бранкович, — твердил он без конца. — Честное слово, я — Бранкович». Рассказывая об этой сцене, тощий, краснолицый Фреди, который слыл остряком, не мог удержаться от смеха.

— Ха-ха-ха, — заливался Фреди. «Я, говорит, Бранкович и должен уйти… Даже на улице, говорит, если я вижу полицию, я перехожу на другую сторону». — «Вот как! — рявкнул комиссар. — Ты боишься полиции! Бандиты мы, что ли? Поедешь с нами, там выясним, что ты за птица!» Так они его и забрали. Ха-ха-ха… Тебе не кажется, что это смешно, Вылкован?

— Очень смешно, — сказал я. — А где теперь Раду?

Они не знали. Я не стал больше ни о чем расспрашивать и выбежал в коридор. За дверью я задержался и послушал, как Фреди снова рассказывает историю с Бранковичем. Она обрастала у него новыми подробностями:

— Ха-ха-ха… «Я, говорит, Бранкович! Честное слово, я — Бранкович!» — «А я Станкович! — говорит комиссар. — Ну так что? Заткни плевательницу, поедешь с нами!» Ха-ха-ха.

Ха-ха-ха — это очень смешно, подумал я. Надо поскорее убираться из общежития, пока полиция не вернулась, тогда будет совсем смешно. Сначала я обязан найти Раду. Дрыхнет, наверное, и ничего не подозревает.

Он спал в девятнадцатой комнате, на втором этаже, и не хотел просыпаться. Я растолкал его и сообщил, что за ним приходила полиция. «А, чудесно!» — сказал он и перекатился на другой бок. Тогда я попробовал ему втолковать, что произведены аресты. «Чудесно!» — сказал он, не слушая, и снова закрыл глаза. «Послушай, Радуц, они арестовали твоего брата». — «Чудесно! — Он снова было повернулся на другой бок, но вдруг вскочил и уставился на меня сонными глазами: — А, черт! О чем ты тут болтаешь?» Я коротко рассказал, что произошло. Он начал лихорадочно одеваться, ворча и ругаясь.

— Этот парень, — сказал он, — вмешивается не в свои дела. Этот парень, который сует нос куда не следует, — он болван, этот парень…

— Ты про Бориса?

— А то про кого же?

— Если бы он им сказал, что они ошиблись, они обыскали бы все общежитие и арестовали тебя. Он тебя спас…

— Не его это дело… Этот парень, я ему тысячу раз говорил, чтобы он не вмешивался. Что я теперь напишу домой? Ах, какой идиот!

Раду говорил таким тоном, как будто Борис виноват, что пришла полиция. Я посмотрел ему в глаза и вдруг понял, что он жалеет брата, почему-то стыдится в этом признаться и ругает его почем зря, чтобы не выдать себя.

— Послушай, Радуц, как ты думаешь, что они от нас хотят?

— Позвони в сигуранцу и спроси… — Он все еще был в смятении и теперь сердился уже на меня.

— Они могут вернуться? — спросил я.

— Они обязательно вернутся. Надо улетучиваться…

— Куда мы пойдем?