Первый арест. Возвращение в Бухарест

Задумавшись, я не заметил, что мы нагоняем мощную колонну войск, двигающихся в том же направлении, что и мы. Я вдруг услышал нарастающий грохот, и он заполнил собой весь мир, и мысли мои окончательно смешались. Дорога сразу стала тесной, и наш «додж» как-то мгновенно преобразился и присмирел. Это был уже не тот грозный ревущий зверь, который мчал нас по пустынному шоссе, неудержимо вгрызаясь в ночь и сверля ее ослепительными лучами: грохот его мотора тонул теперь в реве, скрежете и завывании других моторов, свет его глаз растворился в белом зареве сотен других огней, полыхающих на дороге, и весь он напоминал теперь маленькую жалкую щепку, попавшую в бурный и неудержимый поток. Поток этот состоял из сотен автомашин: грузовиков, тягачей, бронетранспортеров, самоходок, бензозаправщиков, двигающихся тесным строем в два и три ряда, шурша и посвистывая своими покрышками, лязгая гусеницами и упираясь друг в друга короткими, словно обрубленными, белыми пальцами своих фар. Сквозь пыльное облако, пронизанное огнями, виднелись фигуры едущих в машинах людей и темные пушечные стволы. Люди сонно покачивались в такт движению, а пушечные стволы двигались ровно, многозначительно, спокойные и неподвижные на своих лафетах.

Во всем этом не было ничего необычного — до мелочей знакомая, будничная картина частей на марше. Только лица людей, изможденные солдатские лица, припорошенные пылью, с черной копотью на висках, выглядели в эту ночь не совсем обычно: казалось, что на них можно было прочесть мысль о том, что вот мы и в Румынии, под колеса и гусеницы ложится теперь чужая земля, а впереди уже Бухарест, столица одного из тех государств, откуда пришла к нам война, и даже это государство опомнилось и уже ждет помощи от нас, своих бывших врагов…

Мы ехали теперь значительно медленнее, чем раньше, и все же упрямо продвигались вперед. Но чем глубже мы врезались в колонну, тем яснее становилось, что нам ее не обогнать, и вскоре мы уже шли впритирку с остальными машинами, а впереди нас с ужасающей медлительностью полз маленький тягач, таща на прицепе длинную платформу, и когда он почему-либо задерживался, мы тоже вынуждены были сбавлять ход, и когда он остановился, мы тоже остановились и увидели, что впереди стоит вся колонна.

— Пробка! — сказал майор, сидевший рядом с Кротовым, и первый выскочил из машины.

— Да, это пробка, — серьезно подтвердил Паша, и все рассмеялись.

Водители не торопились выключить моторы, машины продолжали нетерпеливо дрожать, но ясно было, что тронутся они не скоро — там, впереди, случилась авария, какая-то машина закупорила шоссе.

Мы все еще стояли, когда на дороге появился регулировщик и стал расчищать путь для машин, пробивающихся в обратную сторону. После того как проход был расчищен, по нему поползла странная и неожиданная в этой обстановке колонна легковых автомобилей: все черные, похожие на темные сверкающие гробы, слегка припудренные пылью, они ползли, почти касаясь друг друга, а впереди и сзади этой траурной колонны шли «виллисы» с автоматчиками; в легковых автомобилях тоже сидели автоматчики и еще какие-то люди в плащах и шинелях иностранного образца.

Обойдя наш «додж», колонна остановилась, так как дорога все еще не была свободной, и я услышал резкий знакомый голос:

— Товарищ регулировщик, скоро там?

Я поспешил выбраться из машины и пойти на голос. Я не ошибся — это кричал переводчик нашего отдела капитан Вултур.

— Ты что здесь делаешь, Вылкован? — спросил он, выскакивая из своего «виллиса».

— Еду в Бухарест.

— А, в Бухарест? — равнодушно сказал Вултур. Я знал его любопытство, и тон этот показался мне странным.

— А ты откуда? — спросил я.

— Ты меня спрашиваешь? Да вот, ездили с полковником в командировку.

— А кто эти легкари? С вами?

— Какие? Ах, легкари? Да, в общем-то с нами…

— Там есть кто-нибудь из отдела? Пойду посмотрю.

— Зачем тебе смотреть? — Он преградил мне дорогу.

— Послушай, Вултур, если ты что-нибудь скрываешь, если мне нельзя этого знать — говори прямо.

— Я скрываю? — спросил он, стараясь потихоньку оттеснить меня от машин. — Что я могу от тебя скрывать?

Пока мы разговаривали, из «виллиса», идущего впереди колонны, тоже выскочил военный, и я сразу узнал его высокую, сильную фигуру — полковник Маневич, начальник нашего отдела.

— Вылкован? — спросил полковник, увидев меня. — Ты что здесь делаешь, Вылкован? Загораешь?

Он подошел к нам, сияя широкой сердечной улыбкой начальника, который уверен, что подчиненные всегда рады видеть его. Не все мы разделяли его уверенность, но он этого не знал и, как всегда, сиял. Сапоги его сияли, ремни и пуговицы сияли, целлулоидный подворотничок, выглядывающий из-под ворота новой гимнастерки, и рыжеватые волосы, выбивающиеся из-под новой фуражки, тоже сияли.

— Ты ему показал? — спросил полковник, обращаясь к Вултуру.

— Что именно, товарищ полковник? — спросил Вултур и сделал такое удивленное лицо, что я еще больше насторожился.