Первый арест. Возвращение в Бухарест

Потом я увидела, как из хаты выбегают те двое, в каракулевых шапках. Теперь я окончательно узнала одного из них, конечно же это был родственник Гейденрейха, он был трус и теперь удирал со своим товарищем со двора. Вслед за ними выбежал Петруц. Он ничего не видел перед собой и узнал нас только тогда, когда Боря схватил его за руку. «Ах, это вы? — сказал Петруц. — Уйдемте, уйдемте отсюда поскорее. Я не могу больше». Мне показалось, что он вот-вот заплачет, и Боря обнял его за плечи, я взяла за руку, и он успокоился. Когда мы уходили со двора, за нами гнался страшный голос матери Петруца, которая все еще причитала и убивалась, и другой голос, мужской, грубый, который хрипел: «Отвяжись… Убью…» А когда мы очутились на улице, вдруг откуда-то снова вынырнул парень в расстегнутом полушубке и, заглядывая Боре в глаза, спросил: «Ну как, сходил? Уже сходил? Ты Турку знаешь?»

Обратно в город мы шли молча, держась за руки, и всю дорогу мы не задали Петруцу ни одного вопроса. Даже в скрипе наших шагов по снегу было что-то печальное, страшное. Я шла и думала о том, что ему, вероятно, не раз приходилось видеть, как отец торгует сестрой, и он пытался помешать этому, будил мать, дрался с отцом, но что мог поделать тощий, добрый подросток против старого, злого цыгана с сильными руками цвета прокопченной кожи и страшным мутно-льдистым бельмом на глазу? Нет, он слабый, наш маленький цыган. А разве все цыгане сильные? Наш Петруц мало похож на цыгана, и он слабый. Не хилый, а именно слабый. Вот он шагает теперь рядом, я держу его за руку и чувствую, как он все еще дрожит. А впереди темнота и ночная глушь, впереди снежные сугробы и льдины Днестра. А там, за ними, новая жизнь. Там Петруц успокоится. Но разве там страна слабых? Революцию делали сильные, говорил старик Гринев. Но они делали ее, чтобы защитить слабых. Они делали ее для всех, и там, конечно, не будет всего того ужасного, нестерпимого, что есть здесь, в этом занесенном снегом, внешне таком тихом и благополучном городке…

Когда мы собрались все на Комендантской, было уже поздно, и Борис сказал, что нужно торопиться: он договорился со своим рыбаком на двенадцать часов, — если мы опоздаем, тот решит, что мы не придем. Мы разделились на две группы и быстро пошли к Балке, потом спустились в Плавни, и чем ближе мы подходили к Днестру, тем сумрачнее и глуше становились улицы, занесенные снегом, крыши почти сровнялись с сугробами, и все дома были глухие, мертвые, как будто покинутые. Когда мы вышли к Плавням, с востока подул холодный зимний ветер, чувствовалась близость реки, но нельзя было ничего разглядеть, так как не было ни луны, ни звезд. Я посмотрела наверх и увидела темноту, густую сплошную темноту, и мне казалось, что за всю свою жизнь я не видела подобной темноты. Это была какая-то особая темнота, но она не пугала меня. Наоборот, я радовалась и думала, что в такую темную ночь легче будет незаметно перебраться на тот берег. Еще я думала о том, что видела в Борисовке, о матери Петруца и о его сестре, которая спала на земляном полу, пока ее не разбудил старый цыган и те двое. Потом я подумала о матери Жени, о том, что она скажет, когда узнает, что дочь убежала из дому. И что скажут старик Гринев и господин Коган, который так и не взглянул на сына, когда тот уходил из лавки в последний раз. Только о себе я не успела подумать за всю дорогу, а когда мы пришли в Плавни, было уже поздно думать.

Встреча с рыбаком-контрабандистом была назначена с Борей около лозняка, у обледеневших развалин какой-то постройки. Как только мы туда пришли, от стены отделилась фигура в бараньем тулупе и пошла нам навстречу. Я заметила, что человек этот припадает на левую ногу, лица его я не смогла разглядеть, потому что было темно, к тому же он носил черную барашковую качулу, нахлобученную на глаза. Пока Боря с ним тихо переговаривался, к нам незаметно подошел еще один человек в полушубке, и мы вдруг услышали простуженный, но веселый голос: «Тихо — не пугайтесь… Это я, Тихий». Человек, назвавшийся Тихим, был пьян, от него несло запахом кислой блевотины, и он напугал нас, но Боря как раз закончил свой разговор с хромым и сказал, что он пойдет вперед, а нам всем нужно идти за ним по одному, на расстоянии двух-трех шагов друг от друга. Хромой двинулся в путь первым, Боря за ним, а потом мы, и так как я шла последней, то заметила, что человек, назвавшийся Тихим, замыкает наше шествие, как часовой. Каждый раз, когда я оборачивалась, я видела его коренастую согнутую фигуру, он косолапо шел по снегу, я все время слышала его шаги и шумное дыхание.