Первый арест. Возвращение в Бухарест

Я знала, что Петруц из цыганской семьи, отец его ходил по базару в рваном жилете, нечесаный, небритый, с льдистым бельмом на одном глазу, настоящий цыган, который не то покупал, не то продавал что-то мужикам на базаре, но жил не в таборе, а в Борисовке. Я никогда не могла понять, как попал Петруц в гимназию, проучился он всего лишь три года, потом перестал ходить в класс, но продолжал дружить с нами, хотя никого из нас не звал к себе и сам приходил в город только вечером, когда не видно было, в каких он потрепанных штанах и что ботинки у него завязаны веревочками. Мне он всегда нравился, потому что он был тихий и у него были голубые глаза на темном красивом лице и тонкий орлиный нос. И голос у него был красивый, и он замечательно пел цыганские и украинские песни. Когда Борис начал собирать компанию для перехода через Днестр, Петруц согласился первый, но мне все-таки непонятно было, что за жизнь он ведет дома, чем занимается, и я спросила Борю, когда мы отправились в путь: «Кто все-таки отец Петруца — бочар?» — «Не знаю, — сказал Борис. — Петруц стыдится отца и очень любит мать и сестру. Он несчастный, но хороший парень. Больше я ничего не знаю».

Мы прошли всю Харузинскую, мимо закрытых мануфактурных лавок и киосков с прохладительными напитками, мимо собора с чуть блестевшим золотым куполом, терявшимся в беззвездном небе, мимо щитов с газетными афишами и шипящих газовых фонарей. Потом мы начали подниматься в гору к Борисовке, мимо обледеневших кирпичных стен каких-то амбаров и лачуг с закрытыми ставнями, мимо пустырей, где среди снега блестели кучи щебня и отбросов. Было пусто, холодно, снег скрипел под нашими подошвами, снег лежал на домах высокими шапками, и кое-где, пробивая снег, поднимался с крыш дым. Мы шли и не знали, куда идти, пока к нам не пристал какой-то парень в полушубке, с расстегнутым воротом рубашки на темной голой груди. Мы спросили, не знает ли он, где тут живет цыган-бочар, отец Петруца. Парень почему-то обрадовался и схватил Борю за руку: «Турку знаешь? Идем, идем, я покажу, прямо в дом приведу. А ты Турку знаешь?» Он дышал нам в лицо, от него несло вином, меня он, видимо, тоже принял за мальчишку, так как я была в длинном пальто до земли и в барашковой шапке, а у него самого был расстегнут полушубок — ему было жарко. Всю дорогу он шумно дышал, вертел руками и бормотал: «Турку знаешь? Идем, идем, я вас прямо в дом приведу. Знаешь Турку?»

Он привел нас к какому-то сломанному забору, во дворе в сугробах чернела хибарка, в ее окне, вырезанном на уровне земли, стоял красный огонек. Парень в расстегнутом полушубке показал на него пальцем и сказал: «Направляйтеся… Вон туды, прямо к хате направляйтеся…»

Мы подошли к хибарке, нагнулись к окошку и увидели комнату, слабо освещенную керосиновой лампой с подвернутым фитилем. На сером глиняном полу спала девушка, и желтый луч лампы лежал на ее обнаженных коленях. В углу стояла печь, от нее была протянута веревка, на которой сушилось белье.

Пока мы отогревали своим дыханием стекло и всматривались в комнату, открылась дверь в сенцы и появился человек, которого мы сразу узнали по бельму на левом глазу, — это был отец Петруца. Он вошел без шапки, в калошах на босу ногу, в рваной шинели, накинутой на плечи, а за ним шли двое молодых людей в городских пальто и серых каракулевых шапках. Мне показалось, что одного из них я знаю — что это студент, племянник помещика Гейденрейха, который владел у нас садами и виноградниками.

Цыган подошел к девушке, спящей на полу, и мы услышали его хриплый голос: «Айда, Тина, вставай… Гости пришли — вставай, мэй!»

Мы смотрели затаив дыхание. Я еще не понимала, что все это значит, пока за домом не залаяла собака и не раздался страшный крик. Кричала женщина, и вскоре она появилась в сенцах — цыган и те двое оставили дверь открытой. Я увидела темное, перекошенное лицо старухи и рядом лицо нашего Петруца.

«Вот, мама, — сказал Петруц по-молдавски, — вот он опять их привел».

Женщина закричала еще громче, а цыган бросился к ней, схватил ее за шею и заорал: «Убью!» Петруц пытался его остановить, но цыган был высокий и сильный, Петруц худенький и низкорослый, и его отшвырнули от дверей. А в это время девушка, спавшая на полу, проснулась, расширенные зрачки ее уставились на цыгана, а тот душил женщину и кричал, и все это было так страшно, что я не захотела больше смотреть и отпрянула от окошка.