Первый день – последний день творенья

– Мы тоже, – ответили нам, выходя наконец обратно в озеро.

Признаться, мы в тот момент потихоньку жалели их. Но скоро мы едва протискивались между кочек, отбросив бесполезные весла и цепляясь за травы руками. Потом мы застряли. Было болото, но речки как таковой не существовало, недаром же ей на карте не дали названия. Честное ли дело называть то, чего нет.

Часа через два, вылезая кормой из тягучей зеленой дыры – для этого пришлось снять руль, – мы увидели байдарку, плывущую к нам.

– Здесь начало речки? – спросили нас.

– И здесь конец.

– Но-но! Мы к истокам Волги, – ответили нам твердо и полезли в травы.

Сидя на берегу, мы грелись и радовались простой траве, простой воде и простому солнцу.

– Значит, надо ходить там, где ходят люди! – сказала Валя, водя пальцем по зеленой двухкилометровке. И вдруг забормотала что-то быстро: – Если на Щебериху, да на Озеречки, да на Посемцы, а оттуда…

Затевалась новая проба, а я почему-то подумал: не так ли в жизни? Надо ходить там, где ходят люди. Но чаще надо ходить там, где они не ходят. И слава тем, кто попрется по этой дурной безымянной речке и кто когда-либо пройдет ее, пробираясь к истоку своей Волги.

– Я тогда решил ехать в Сибирь… Черт с ним, с туберкулезом. Ты помнишь?

– Нет, не помню.

– Верно. Ты меня еще не знала. Как странно! Надо было прожить полжизни в Москве, чтобы встретиться случайно в Братске.

– Почему же случайно? Я тебя искала и на Камской ГЭС, и на Волжской, и на…

– Да, да! Я опоздал. Братск был моей первой любовью. Тогда на второй день в комитете комсомола спросили: «На лыжах ходите? В тайгу на триста километров?» Согласен. Хотя на лыжах я не ходил. Потом валялся в гостинице в совершенно беспамятном состоянии. Я тогда подхватил воспаление легких, но сторожиха думала, что у меня тиф, и на всякий случай запирала на замок, уходя домой. Я просил пить и не знал, сколько прошло дней. А потом я открыл глаза и увидел синее чье-то платье. Это было странно, как бред, и я спросил: «Что ты тут делаешь?»

– А я велела тебе молчать. Раз больной – не о чем разговаривать. Это я после смены в котловане прибежала.

– Да, а потом вы перевезли к себе в женское общежитие…

– В том-то и дело. Пришлось от всех и вся скрывать, а то бы нас за моральное разложение веником…

– Но техничка знала?

– Знала. Она говорила только: «Чего скрывать, если мужа завели…» Когда мы расписались, она сказала: «Разве я не угадала, эх вы!»

– Я отлично, знаешь, все помню. Занавеска и наш семейный угол. А утром ждали, когда твои подруги уйдут на работу. Лежали и слушали шаги. Я протягивал руку и тихо гладил тебя. А шаги все были рядом, и мы все ждали…

– А посуда наша? Одна банка из-под компота – и весь сервиз. Помнишь, я купила книжку литературных воспоминаний и прочла такие строки: «Мы тогда еще пили чай без блюдец»…

– Я читал несколько раз и все никак не мог насмеяться, а ты как раз готовила чай и ставила нашу банку на стол.

– Тебе нужен был чай, ты разве забыл, что писал по ночам?

– Помню. Это было мое первое, за которое я чуть не заплатил жизнью. Просто как люди идут на лыжах. Снег и ветер, а они идут. А потом я увидел свою фамилию в газете и даже выронил от неожиданности. Это было в библиотеке, помнишь, ты загораживала меня спиной, а я выдирал из подшивки газету с моим первым рассказом.

– Да, мы устроили праздник тогда, купили шампанского и по очереди пили из той самой банки.

Мы с Валей проговорили всю ночь. Утром по мокрой от росы дороге мы двинулись на холодное белое солнце, стоящее низко над лесом. Было четыре часа утра, подхолаживало, и шагалось легко. По отпечаткам на желтом песке можно сразу понять, что проехал велосипедист, направляясь скорей всего в Коковкино, да в резиновых новых сапогах прошел человек, то ли мальчик, то ли женщина. Вернее всего – женщина, отпечаток был глубок и нелегковесен. Этот след (я уже выучил наизусть все его елочки-клеточки) неслышно бежал впереди нас, но где-то на десятом километре вдруг исчез, словно растаял в воздухе.

Припекало, и мы, сбросив на траву куртки, отдохнули, обирая тут же вокруг, насколько хватало длины рук, красную ягоду. Потом разохотились и полезли за ней в канаву, до чего она была ярка и заманчива. И вот тут из-за кустов вышла женщина, молодая и крепкая, доедая с ладони землянику и отряхиваясь от травы. Мы с женой одновременно посмотрели на ее ноги, где точно – оказались новые резиновые сапоги.

Клеточки и елочки повели нас дальше. Мимо озера «гитара», мимо теплой в сплошном солнце опушки на выходе к Коковкино да снова в лесок. Из нашего шага скоро начала сама по себе выходить песня, и мы потихоньку стали ее петь. Вот что у нас получалось: «От плесов селигерских до Волги голубой несли по перелескам мы песенку с собой: путь недолгий, путь недолгий мы пройдем, хоть до Волги, хоть до Волги мы дойдем».

Валя же пела – добредем. Или даже – доползем.