Первый день – последний день творенья

Буерака, о котором писал Озерецковский, сейчас не разглядеть. Скрытно, теряясь в болотных зарослях, Волга проходит к озерцам Большие и Малые Верхиты, потом вливается в озеро Стерж. Но и в Стерже волжскую воду легко можно отличить по темной или темно-красной окраске, она так и течет через светлую озерную воду, не смешиваясь с ней. Как сказала Евдокия Гавриловна, вода наша – Волгина, значит, – сама себя кажет.

Тут мне хочется отметить еще одно историческое близ Волги место, холм, на котором стоял так называемый Стерженский крест. Холм находится при впадении Волги в озеро Стерж, на кресте же было написано: «6641 (то есть 1133) году месяца июля 14 день почах рыти реку сю князь Иванко Павлович и крест сь поставих».

Вероятнее всего, новгородцы, искавшие более короткого пути на юг, решили предпринять здесь очистительные работы и возвели городище, на котором и поставили крест. Пробы ученых подтвердили, что холм имеет искусственное происхождение, земля бралась из соседнего болота.

Нигде больше в истории не упоминается новгородский предводитель Иванко Павлович, поставивший тут крест. Возможно, в какой-нибудь приспевшей войне он сложил свою буйну голову и не вернулся сюда. По какому-то невероятному совпадению генерала Шевчука, который защищал Селигер и похоронен на городище близ Залучья, звали тоже Иван Павлович. Совершенно случайно эти два имени оказались в моем блокноте рядом и вызвали вихрь мыслей и раздумий о двух военачальниках, двух Иванах, сынах Павловых, которых разделяют восемь веков и объединяет единое для всех нас значение Родина.

Густятся синие травы под просторным небом, и прозрачные воды безразмерны и постоянны, словно здесь течет вечность… Но, раздумывая о Селигере, о тоненьком ключе, из которого станет Волга, я думаю о многострадальной русской земле, пережившей такие беды, что этого хватило бы с лихвой для десятков других народов.

И правда, кто не побывал тут! И татары, и литовцы, и шведы, и поляки, и… Да тут и свои со своими срезались, и князь Михаил Тверской прошел по Селигеру покорять Новгород, а те, в свою очередь, в одном из набегов уничтожили городок Кличень, оплот Московского княжества…

Да сколько же надо было терпения, мочи, чтобы все это перенести! Меня когда-то поразила одна цифра. Я вдруг узнал, что при царе Петре Первом, то есть всего три века назад, Русь насчитывала двенадцать или около того миллионов человек. Но сколько же тогда жило народу века за три до Петра? Один-два миллиона! Крошечная кучка наших ощетинившихся, наших отчаянных предков, отбивающихся со всех сторон. Они рубились насмерть, не очень-то размышляя об истории; сделав свое дело, они навсегда уходили в землю. За ними оставались три вещи: название «Русь», кусок родной этой земли и бесконечные враги. И стремительно бились их сыновья, а потом и внуки, и сыновья и внуки внуков, уходя в землю, оставляя данное отцами. И в этой нескончаемой истерзанной цепи, до глубины души потрясенный, от далекого Иванко Павловича до моего современника Ивана Павловича Шевчука, вижу нас, получивших словно далекое завещание от неведомого предка из темного нутра времен. И все тут есть – неизменное понятие «Русь», и земля русская, и враги. И чудится мне, когда смотрю на Селигер, что он – прозрачная слезинка в огромных синих глазах моей России.

Я и двое моих друзей, Борис и Леша, проводили последние теплые дни на острове Хачин. Отсюда, с северного мыса, или, как тут его называют, Ровно, мы решили плыть в Осташков к ночному поезду своим ходом, на байдарке. Перед этим, часов так в пять утра, ходили мы на одно из внутренних озер, а именно Запольское, про которое не раз слышали, что там в любое время и погоду берет крупный лещ. Дорога продолжалась часа полтора в одну сторону. Потом мы долго искали подходов на самом озере, но рыба совсем не клевала, так что вскоре мы с Лехой уже спали, припеченные первым солнцем. Один Борис упорно караулил удочки: он до конца верил в эту лещиную легенду. Так и прошла у нас последняя на Селигере рыбалка, и лук, который мы свято берегли для прощальной ухи, не понадобился вовсе. Зато на обратном пути попалось нам много грибов, и садок наш – штука и впрямь универсальная, потому что в него можно класть и хлеб, и продукты, и рыбу, и особенно удобно грибы, – до половины наполнился моховиками и маслятами.

Кто-то тогда заметил:

– А с удочками, оказывается, грибы-то лучше собираются!

Все это, а затем жарка грибов и сборы брусники задержали нас основательно, и, когда мы покинули лагерь (Борис успел вычистить траву и прикрыть землей консервные банки), было полседьмого вечера. Мы сидели на спальных мешках, а Борис – на рюкзаке. Я не влез на свое законное место на корме, и туда пришлось втиснуться изящному Лешеньке, вобрав колени до самой шеи, а мне занять его место в центре байдарки.

Конечно, такое положение не очень помогало ходовым качествам судна, но, как оказалось после, именно благодаря ему мы и спаслись. Но об этом после.