Первый день – последний день творенья

Не скоро я узнал, что Шишкин был и в Ниловой Пустыни и даже у истоков Волги и оставил целых семь (я смог это подсчитать) этюдов.

Но как ни огорчительно, нигде эти этюды не названы. Конечно, нет и никаких репродукций. Вероятнее всего, они исчезли навсегда.

Но я так увлекся поисками да репродукциями, которые я просмотрел все до единой, что картины мне стали сниться по ночам. Будто я пью чай и вдруг вижу на блюдце цветной отпечаток с картины Шишкина «Сосновый лес у Ниловой Пустыни». Вот так ярко и заманчиво помню: купола монастыря в голубое небо окунулись, сам монастырь зелеными деревьями окружен, а на переднем плане сосна, чудная такая, с медной озолотью, плотная сосна наискось весь монастырь перечеркивает. И я говорю торопливо:

– Та к вот она какая! Я именно такой ее представлял.

И будто обращаюсь я к собеседникам, только пью я чай не где-нибудь, а в усадьбе Ивана Феоктистовича Толстого, что живет в селе Буховостово, напротив луки Дударницы. И меня нисколько не смущает, что он, помещик этот, жил лет за восемьдесят до Шишкина и его приезда на Селигер. И помещик мне так ласково ответствует, приподнимая блюдце:

– Чего-с удивительного, мы эту картину хорошо знаем-с, и блюдец у меня таких предостаточное количество!

– Так подарите, пожалуйста! – кричу я ему.

– Пожалуйте-с, – говорит он любезно и протягивает мне разрисованное блюдце, держа его на одном указательном пальце.

Я хочу его взять, но блюдечко качается и вдруг летит прямо на пол, разбиваясь вдребезги.

Слезли мы в Ниловой Пустыни, оглядели монастырь, тот самый, который рисовал Шишкин. Изнутри он побит и исковеркан, насколько можно было это сделать. Видимо, сказалось пребывание тут колонии малолетних преступников. Да и общее наше небрежение многими подобными памятниками. Стены ободраны до красного кирпича, они как живая рана, даже больно смотреть.

Но еще жив в целом белый ансамбль церквей, еще звучит он безмолвно и торжественно, отражаясь в тихих вокруг водах, и очень много значит просто взглянуть на него издалека, с любой стороны озера. К середине прошлого века монастырь имел семь церквей и двадцать пять других каменных строений. Составляя как бы некий архитектурный хаос, он был, по отзывам современников, необычно живописен среди зелени, «которому обилие воды и его уединенное положение придают много задумчивой прелести». В праздник святого Нила, что происходил летом, сюда из разных губерний съезжалось одновременно до 40 тысяч богомольцев.

Монастырь этот строили лет четыреста назад по проекту архитектора Анжело Ботани, но строили его русские мастера и крестьяне из местных материалов. До XVI века здесь был остров Столобенский, необитаемый, покрытый сосновым и еловым лесом, потом, согласно легендам, тут в 1528 году поселился некий монах, преподобный Нил, соорудив себе келью, а по соседству выкопав могилу. Вроде бы на том месте и возвели монастырь, послуживший оплотом крепнущему самодержавию. Монастырь этот был крупнейшим в России, он имел рыбные ловли в озерах Селигер и Ильмень, четыре с половиной тысячи десятин земли, мукомольные мельницы, пароходы, дома в Москве и Осташкове. У него было четыреста душ крепостных крестьян, не считая «вкладных», которых на неопределенное время отдавали богомольные помещики, спасая собственные души.

По-видимому, даже монахов держали тут сурово, и в летописи Ниловой Пустыни нашел я такую любопытную запись: «В последних числах июня месяца 1726 г. монах Ефрем унес из монастырской трапезы оловянную тарелку и заложил ее крестьянину слободки Трестянки Кириллу Романову. Об этом донесено иегумену Илариону. Иегумен с братию монастыря приговорили посадить Ефрема за такой поступок на цепь».

В записях Виноградова рассказывается о быте монастыря и упоминается монах, который придумал штуку – комедь! Любят в монастыре чайком позабавиться от скуки. Но беда с углем, поэтому собирают в бору сосновые шишки.

Нес тот монах огромную корзину за плечами, полную шишек. А навстречу ему настоятель:

– Куда ты столько набрал шишек, брюхо надорвешь от натуги!

Монах остановился, говорить не может, так тяжело ему. Вдруг дно у корзины – трах. И из нее на землю – баба!

– Это что же такое? – спрашивает потрясенный настоятель.

А монах стоит бормочет:

– Воистину чудо, ваше высокопреподобие! Брал шишки, а очутилась дева! Может, это сатана?

Тогда баба-то вскочила да как заорет:

– Сам ты сатана, кобель богомерзкий! Говорила я тебе, что корзинка не выдержит!

И пошло.

Соприкасаясь с церквами или историей монастырей, я не могу уйти от мысли, что и в них где-то сохранился кусочек русской жизни, которую не могли заглушить прочные монастырские стены.

Виноградов же вспоминает своего деда, попа крошечной церковки где-то на берегу Стержа, который был талантливым рассказчиком, здорово знал русскую речь и много чудил в той деревне.

Вот характерная сценка.

Когда дед выпивал в праздник, в доме все оживало, все улыбалось и радовалось. Бабушка даже приглашала соседей к себе в дом:

– Сегодня мой поп пьяненький придет.

Этого момента все ждали с нетерпением.