Первый день – последний день творенья

Мы шли довольно ходко. Леха, как всегда, рулил и молчал, а мы с Борисом дружно гребли и распевали в такт песни. Песни выбирали энергичные, солдатские и спортивные.

Прошло немного времени, мы увидели, как пал на воду и растворился в ней жиденький закат. В густых и затененных лесах уже копились сумерки. Когда мы за Ниловой Пустынью брали курс на дальний мысок Городомли, мы видели его еще в подробностях, а когда подплыли к нему, нам одиноко мигал под ветром белый бакен. Его следовало оплывать с левой стороны. Шел десятый час, по расчетам выходило, что в десять или начале одиннадцатого мы причалим к Осташкову. У нас будет еще время разобрать байдарку, высушить и сложить ее части в рюкзаки, а рюкзаки отнести на вокзал.

Подул сильный встречный ветер, была крупная волна. До всех берегов стало одинаково далеко, в Осташкове же горели огни, и он казался ближе.

Я кричал через ветер Борису:

– Байдарка парусит! Нажмем еще!

Борька отвечал:

– Нажмем!

Прошло долгое время, час или два, но огни, казалось, замерли на горизонте. Теперь волны, самые крупные, лихо подбрасывали нас кверху, с шипеньем проходили по бортам, попадали в байдарку. От молчаливого Лешки мы узнавали об уровне воды в ней. Ошалелые от шума и брызг и непрерывной работы, которую мы не могли остановить ни на одну минуту, – нас тут же бы развернуло боком и опрокинуло, – мы отбивались веслами от напирающей, вроде озверевшей воды.

Леша спокойно констатировал:

– У меня ноги в воде.

Потом он сказал: «Зад в воде». Потом последовало такое же лаконичное: «Вода до пупа».

Вода катила теперь валом, швыряя нас вверх и вниз. Из-за намокших вещей байдарка так отяжелела, что почти не двигалась с места. Где-то против волн сверкал огнями город и слышалась танцевальная музыка. Это в городском парке, на берегу, рядом с пристанью, веселилась молодежь. Мы же выбивались из последних сил, я орал Борьке:

– Еще немного, Борис! Нужно нажать.

– Слышу, – говорил Борис и больше ничего не говорил.

Еще мы орали на Лешку:

– Смотри, куда правишь! На огни правь! Да не ставь ты лодку бортом к волнам!

– Посмотри, – просил я Лешу, – дырку на корме еще видно!

Эта дырка была давно, и мы как-то не придавали ей значения. Но уже однажды случилось, что в байдарку налился дождь, корма ушла под воду, и в минуту судно наполнилось водой.

Я, надрываясь, кричал Леше:

– Дырку посмотри! Дыр-ку! Ты слышишь меня?

– Ничего же не видно, – отвечал Леша.

– Постарайся увидеть! Ты же понимаешь, надо увидеть.

– Да ведь руки собственной не видно, – спокойно говорил он. – Я целиком уже в воде.

Объявить об этом спокойно мог действительно только Леша. Все трое мы уже понимали, что скоро конец. Мы еще гребли, и руки наши онемели от ударов волн по веслам, ноги болели оттого, что затекли и долго находились в воде. Мы еще боролись за жизнь, став сразу нечувствительными и к холоду и к усталости. Но ведь мы почти не двигались – может быть, сотня метров в час… Этак можно плыть целую вечность!

Друзья меня потом спрашивали:

– Вы что же, плавать не умели?

Умели, конечно. Но до ближайшего берега оставалось километра два, это против волн и бури, дальнего же, куда мы единственно могли плыть после кораблекрушения, не было даже видно. Еще нужно вспомнить, что мы шесть часов гребли без отдыха и два с лишним часа боролись с ветром и бурей.

Друзьям я отвечал:

– Конечно, умели плавать. Мы и поплыли бы по ветру к дальнему невидимому берегу, держась за борта байдарки. Пока она, конечно, смогла держаться на воде… Для этого нужно было вовремя увидеть, когда ее начнет заливать.

Так я говорил друзьям, и так думали мы тогда на самом деле. И я как бы на всякий случай сказал ребятам, в каком порядке мы будем покидать судно. Сперва я, потом Леша и последним Борис. Я сказал еще ребятам, что поплывем мы по ветру и всем надо держаться друг друга и друг другу помогать. У нас еще происходил свободный обмен мнениями, и Борька сказал, что, мол, есть еще порох в пороховнице (у него как раз вышибло волной весло, и я успел поймать его), потом мы вдвоем успели сказать Лешке, что он, кретин, совсем не следит за волной, которой нас накрыло с левого борта. Мы уже сидели по пояс в воде, и надо было решаться на последнее средство: покидать байдарку.

Вдруг Борис выругался и сказал:

– Черт, мель какая-то!!

В тот же момент и мое весло стукнулось о землю, хотя мы были посреди плеса. Мы тогда еще не поняли своего спасения, а продолжали грести, испугавшись, что нас посадит на подводный камень. Проплыв метров пятнадцать, мы наконец поняли все.

Борис вывалился в воду, как мешок, его пришлось даже поддерживать. Теперь мы трое стояли в воде, в спину нам поддавало волной, но так уже можно было жить. На берегу играла музыка, какое-то сентиментальное танго. Мы извлекли из носа рюкзак и нашли в нем среди воды и вещей походную кружку. Под звуки танцевальной музыки мы стали вычерпывать воду из лодки. Танго успели сменить фокстрот, и краковяк, и вальс, а мы все вычерпывали воду, которой, казалось, и конца не было. Легче было, наверное, вычерпать кружкой весь Осташковский плес…