Первый Гончар

Какой хороший человек устоит перед улыбкой ребенка?

Офицер ушел, потрепав мальчика по волосам. Служба продолжилась.

– Таале, оставь карту в покое.

– Но пааап! Смотри как интересно! Ой! – он кольнул палец о серебряный уголок и по волшебной картинке леса и гор расползлась капля крови.

– Да что ты будешь делать! Иди рисуй за столом! – Ирджо стер платком кровь, отогнал сына от магического инструмента и отошел сам. Глаза бы не смотрели на эти гончарские штучки! Из-за них старик жизнь отдал, угасал все сильнее с каждым творением. И сын туда же…

Таале принялся рисовать. Он придумал на бумаге свою мастерскую. С большой печью, столом и серебряным ножом – мастерскую настоящего Гончара.

– Пойдем выйдем, – Ирджо заметил, скомкал листок и вытащил сына на улицу. Шел мелкий дождь, по перевалу ползли облака, скрадывая видимость.

В караулке оставался только сонный сослуживец, а отец объяснял сыну под промозглым небом, почему не надо быть Гончаром. Почему надо жить своей жизнью. Почему …

Почему никто не заметил, как от пятна крови карта посерела, а магическая рябь исчезла? Почему?

Старик Таале Валь на ступенях сжал кулаки.

А мальчик в холодном горном воздухе воспоминаний посмотрел на своего отца.

– Пап, но я хочу стать хорошим Гончаром, чтоб не зазря. Что в этом плохого?

Ирджо ударил кулаком по камню. Отошел и стоял поодаль, пока не начали спускаться сумерки, а морось и туман поглотили видимость.

– Иди в караулку, Таале, я приду позже.

Отец и правда вернулся, просил беглый взгляд на карту – не увидел красных пятен опасности и сел. Таале примостился рядом и грустно доедал пряник. Потом задремал.

… потом пришли крики.

– Долина Фариона горит! Синие! Бегите!

Таале выскочил вместе с мужчинами на улицу – сквозь предрассветный мрак и пробивалось зарево. Резко кричали птицы. Где-то в высоте летел горный орел.

– Но карта, – побелевшими губами сказал второй офицер. – Ирджо, ты видел что-то?

– Нет, – сипло ответил отец. – Я не смотрел на нее.

Город горел.

«Из-за меня» – маленький мальчик на перевале смотрел на летящих, напуганных горных птиц. Вот если бы он мог видеть, как орел… Он бы знал заранее…

Фарион отстояли. Синие не смогли прорваться. Но это была самая большая и кровавая стычка со времен войны. Сгорело пол-города и больница

Отец отправил его в столицу к родственникам и покончил с собой, не дожидаясь приговора военного суда.

Уже после Таале Вааль узнал, что не виноват в том, что карта отказала. Просто Мастер Иваров использовал не ту глину и недопек изделие. Устал, подумал, что сработает. Карта и работала – вместо гарантированного года – всего два месяца.

Но в том, что отец отвлекся и не увидел, отказался смотреть на карту… в этой вине Таале Вааль себе не отказывал.

Каждый раз, создавая волшебного орла, он помнил горящий Фарион. Если бы он только карта не сломалась. Если бы только он не расстроил отца… Если бы…

Он всю жизнь разменял на птиц, которые стерегли границы. Птиц, чей взгляд видели люди. Что видел орел – то видели и люди на живых картинах-экранах. Птицы жили десятилетиями. Должны были. Он все делал идеально. Лишь бы не было войны.

***

– Простите, Мастер Вааль.

Рядом сел непутёвый ученик. Вааль подобрал его в окрестностях Фариона пару лет назад. Эрик напоминал ему самого себя – упорный, наивный и честный.

…он просто не знал боли, понял Вааль. И в этом виноват его мастер, а не он сам.

– Эрик, послушай, – он повернулся к ученику. – Ты – Гончар. Это значит, что ты можешь умереть в любой момент. Ты это знаешь, мы все знаем – и нам все равно. Но представь, что от твоей ошибки сгорел бы твой родной Фарион.

Юноша замер.

– Представь. Огнь ползет по домам и больнице… Люди кричат. Помни…. Помни о Фарионе.

Старик пошел домой, оставив юношу думать.

В конце концов, в незнании виноваты не дети, а старики, которые устастают учить или бояться вспоминать.

Не потеряться

Небо, бескрайнее небо. Или вода? Океан, пустота?

Рябь облаков или рваные волны вокруг? Как ты узнаешь, где берега? И есть ли они?

Да что вы знаете о бреде и эйфории? Таале Вааль мог писать книги (да и писал), о том высшем наслаждении, недоступном простым смертным.

Он смотрел на юношу, пытавшегося создать первого в жизни живого керамика, смотрел как он закрывает глаза и погружает пальцы в мягкую глину, как режет руку и кровью выводит странный узор.

Он следил, и был готов в любой момент вытащить парня, не дать ему раствориться в непроявленном мире. В руках у него были странные часы, стрелки на которых шли в обратную сторону. Тик-так, движение времени и цель, вот что не давало потеряться.

Он знал толк в эйфории – безумной, ни с чем не сравнимой, умопомрачительно дорогой. Этот кайф не стоил денег, наоборот, платили ему. Этот кайф стоил жизни и был дорогой в один конец.