Первый класс

Голубев сел, сбросив ноги с кровати, и немного посидел неподвижно, пережидая приступ сильного головокружения. Судя по сегодняшним ощущениям, водка ему вчера попалась паленая, и он уже не впервые подумал, что с пьянством пора завязывать — того и гляди, вечером ляжешь спать и не проснешься. Вот смешно-то получится! И никакого яда не понадобится. Хотя некоторые утверждают, что алкоголь сам по себе является ядом. А с другой стороны, ну и что? Ну, упьется он до смерти, и что такого? Что изменится с его уходом в этом поганом мире? Ну, допустим, несколько подонков из тех, что любят побаловать себя стаканчиком бургундского, останутся в живых, не попадут под устроенную им раздачу. Так ведь с самого начала было понятно, что на всех богатеньких сволочей, которых нынче в России развелось видимо-невидимо, никакого яду не напасешься…

Мысли его неожиданно приняли новое направление, в затуманенном алкоголем мозгу родилась свежая идея. Человек смертен, и это утверждение в полной мере распространяется и на Клима Голубева. Он может отравиться водкой, попасть под машину или умереть от банального сердечного приступа. Это рождаются все одинаково, а у смерти миллион обличий, одно другого страшнее и отвратительней. Костлявая может явиться за ним в любой момент, и богатый урожай мертвых толстосумов так и останется несобранным. А что, если прихватить на работу весь запас порошка и одним махом отравить целую партию вина, не размениваясь на детские игры с одиночными бутылками? Подождать, когда разразится неизбежный скандал, который не оставит от «Бельведера» камня на камне, насладиться делом своих рук, а потом растворить щепотку зелья в бутылке водки, по обыкновению, чокнуться с телевизором, передающим выпуск криминальных новостей, и тихо, безболезненно отойти. В конце концов, что он потеряет, кроме нищей старости, которая уже не за горами? Даже молодость, если уж говорить начистоту, была серой и безрадостной, так чего ждать от старости? А зато, уничтожив таким манером «Бельведер», он не только укокошит сколько-то там богатеев, но и оставит без средств к существованию своих нынешних коллег — всех, кто косо на него смотрел, разговаривал с ним свысока и шушукался о нем за его спиной.

В лаборатории опять что-то брякнуло. «Сволочь, — подумал Клим Зиновьевич, осторожно, чтобы не наделать шума, вставая с кровати. — Вот я тебя сейчас!»

Обнаружилось, что спал он не раздеваясь, в растянутом трико и шерстяных носках. Это было очень кстати, поскольку лаборатория не отапливалась. Чугунную печку-буржуйку он на днях купил в магазине и приволок домой, но установить ее и вывести жестяную трубу в ту самую выбитую форточку так и не собрался. А если бы собрался, черта с два соседский кот пролез бы в дом!

Нашаривая ногами тапочки, он подумал, что в данном случае пассивная оборона — не метод. Полосатого разбойника следовало прикончить — например, оставить в доступном для него месте обильно припудренный известным порошочком кусок колбасы. Правда, этот кот такая сволочь, что, пожалуй, не станет жрать то, что лежит в доступном месте, — ему подавай недоступное, чтоб был еще и спортивный интерес…

Проходя через кухню, он наклонился и прихватил прислоненный к теплому облезлому боку печки топор. Топорище усохло из-за соседства с печкой, и топор опасно болтался на нем, грозя слететь при первом же сильном взмахе. У дверей в сени стояла лопата с присохшими к тронутому ржавчиной штыку комьями земли. Клим Зиновьевич подумал, не воспользоваться ли ею, и замер как громом пораженный, испытав что-то вроде дежавю, — почудилось вдруг, что все это, начиная с момента пробуждения, он уже думал, чувствовал и делал… Или не делал, а только хотел сделать?