Первый миг свободы

Перевод И. Исакович.

Йо Шульц ВЕХА НА ОДНОМ ПУТИ

1

Моя последняя радиограмма в штаб командующего, вышестоящей инстанции, полномочной принимать решения по всем вопросам, выходящим за рамки компетенции подчиненных подразделений, таким, как окончательные поражения, окончательные победы и прочие столь же окончательные катастрофы, гласила: «До скорой встречи в Сибири на лесоповале!»

И открытым текстом — а вдруг нечаянно все-таки сотворится великое чудо, перелом в войне, — да это проступок, наказуемый военным трибуналом. Чего там еще шифровать, — мертвые не воскресают.

Не доказано, присовокупил ли я к этой последней прозвучавшей в эфире необычной реализации армейского ритуала: «Разрешите доложить!» — знаменитое ругательство Рыцаря с Железной рукой, получившее благодаря Гете столь широкую популярность; но весьма вероятно.

Как вероятно и то, что текст моего донесения об убытии был зафиксирован согласно инструкции буква за буквой в клеточках голубоватых уставных бланков для приема радиограмм, если только последнему дежурному радисту не помешали неизбежные при капитуляции и сдаче в плен формальности.

Фашистская бюрократическая машина функционировала до последней минуты и даже позже, в первые залитые солнцем майские дни 1945 года, например, в огрызающихся огнем бункерах германской столицы, в колоннах эвакуируемых концлагерей, в норах, где засели доведенные до безумия и брошенные на произвол судьбы «вервольфы» — старики и подростки: послушные исполнители, все еще действовавшие согласно букве приказа, напечатанного на бумаге или переданного в эфир, до последнего вздоха хранившие верность наиверховнейшему начальнику — и даже после того, как он испустил свой последний вздох.

Но приказ оставался приказом; он действовал: стрелял, убивал, жег — как и прежде, не считаясь с потерями, никому не подвластный, никому, кроме самого себя, — живучее и плодовитое, неуязвимое и ненасытное бумажное чудовище черно-коричневой бюрократии, видимое и невидимое, всячески замаскированное, скрытое, ушедшее в подполье: ее последний апокалипсический всадник.

Что такое бюрократия?

Организованная бессмыслица. Упорядоченный хаос. Насильственная слаженность.

Принцип как таковой. Отрыв от реальности. Система, довлеющая сама себе.

Она сама себя уничтожает. Однако всегда лишь — когда уже слишком поздно.

Приказ гласил: до последнего человека. Но до этого не дошло. Благодаря русским.

2

Я навел порядок.

В содержимом своего вещмешка.

Навести порядок означает: расстаться со всем ненужным, лишним, подготовиться к грядущему.

Настоящее наведение порядка в высшей степени антибюрократично.

Антибюрократичность далась мне легко. Я попробовал свои силы в очень личных антибюрократических акциях протеста, к счастью, не замеченных моими начальниками, еще не сложившими полномочий. Я начал с того, что съел неприкосновенный запас.

Пускай теперь русские заботятся о моем пропитании.

Затем я прогнал мысль: что же будет после войны.

Это далось мне уже труднее.

Я и раньше не предавался мечтам о том, как вернусь домой героем и победителем, — чего не было, того не было. А вот об актерском училище при венском Бургтеатре я и впрямь мечтал, — мне ведь, бывшему ученику экспедитора, с четырнадцати лет пытавшемуся самоучкой писать пьесы, удалось блестяще выдержать приемный экзамен, подав пьесу по мотивам «Эгмонта», любовно отшлифованную в часы сравнительно спокойных дежурств у аппарата где-то между Черкассами и Кременчугом; но занавес опустился, опустился еще раньше — в день вторжения на советскую землю, железный занавес, занавес из чугуна и стали, made in Germany, отлитый в Германии, на заводах Крупна.

А еще была девушка нервивсевишниеразу, — мы познакомились во время последнего отпуска.

Вишни небось поспели, и, уж конечно, нашлось, кому их сорвать.

Но к тому времени, когда эти мысли стали мучить меня, она уже давно обратилась в пепел в огне фосфорных свеч, зажженных в феврале на дрезденских елках возмездия.

А я-то послал ей письмо, полное лжи о скорой и верной победе!

3

Что же теперь будет; что станет со мной, или конкретнее: что сделают с нами русские? Что претерпели советские пленные, — пусть не от меня, но от нас, — я знал; хоть и не все, но вполне достаточно.

Око за око, зуб за зуб…