Первый рассказ

— Ну, хорошо. — Показала на стоящий в углу стул: — Подождите.

После звонка провела его в зал, усадила в пустующем углу партера. Словно оправдываясь, сказала:

— Вам здесь будет хорошо.

— Ладно, — сказал Тропинин.

Сцена уже жила нестройными звуками. Как старый знакомый, где-то из глубины сцены добродушно дал о себе знать фагот, скрипка повторяла изящное пиччикато, стремительными пассажами звучали кларнеты и флейты. Тропинин любил этот шум.

Впереди сели еще двое. Видимо, супруги. Воздух стал плотным и осязаемым от крепкого запаха духов. Мужчина оглянулся. На лице — явное неудовольствие.

Что-то очень знакомое показалось Тропинину в этом полном, румяном лице.

В зале раздались жидкие хлопки. Это под руку со знаменитым пианистом на сцену вышел дирижер.

Мужчина наклонился к своей спутнице.

— Знакомых здесь нет. Гарантия.

— Это хорошо, — сказала женщина.

В зале наступила тишина. Тропинин смотрел на дирижера. Таинственный миг. Взмах палочкой… Но, кажется, напрасно: музыканты сидят неподвижно, и только запоздало призывно запел английский рожок. Палочка чертит воздух вхолостую: английский рожок печален и независим. Он старчески переводит дыхание. Он даже интересен, но в забывчивости начинает повторяться…

Первым не выдерживает пианист. Он сердито бросает руки на клавиатуру. Громкая, нагловатая и в высшей степени эффектная фраза. Подняты к подбородкам скрипки. Но английский рожок глух, он все еще нудит о своем, найдя где-то рядом флегматичного собеседника. Пианист агрессивен: еще более хлесткая и оскорбительная фраза. Как ветром колыхнуло смычки, и вокруг дирижера проносится обывательский шепоток. Вздорно, силясь что-то понять, загудели контрабасы, елейно, о всепрощении, заныли альты…

— Юрий Петрович, — доносится шепот женщины. — Вы слышите меня, Юрий Петрович?

— Конечно, Верочка.

— Разве бы я решилась прийти сюда?..

Мужчина берет руку своей спутницы, гладит ее.

«Судьба, — мрачно усмехается про себя Тропинин. — Это, конечно, Савич!»

И он думает о том, что и березы, и соседка, и филармония, и, наконец, Савич — не набор случайных встреч, а продолжение тех событий, которые были прерваны его отъездом, но которые подстерегали его возвращение и уже взяли власть над ним. Все, что он увидел за эти часы, казалось ему знаменательным и предопределенным, как в запрограммированной машине.

Он закрывает глаза, и тогда отчетливо видит другое. Память сметает заслоны времени, но она независима и строга.

…Утреннее солнце давно проникло в его комнату. Он уже не спит, но лежать с закрытыми глазами приятно, а его вот-вот должны окликнуть и поторопить к завтраку.

Но почему-то входит отец и пальцем тычет его в живот. Тропинин вскрикивает и открывает глаза.

— Доброе утро, студент, — говорит отец.

«Студент! Значит, отец уже звонил в институт».

— Ты когда-то просил часы. Теперь я купил их тебе. — Он протягивает коробочку с часами и ремешок. — Я не всегда торопился исполнять твои желания, хотя это было бы мне так же приятно, как и тебе… В этом есть смысл, правда?

— Да, — соглашается Тропинин, хотя не совсем понимает, о чем говорит отец.

— Я сегодня отправляюсь на работу без машины. Можешь воспользоваться ей… Полагаю, об осторожности тебе говорить не стоит.

Это большая неожиданность. Тропинину от радости хочется обнять отца, но это у них не принято.

Зато мать, едва он появляется на кухне, прижимается к его груди и плачет.

В комнате незнакомые новые вещи: костюм, белая рубашка, черные туфли. Тропинин наспех завтракает и спешит к гаражу.

Нет большего ощущения свободы, как беззаботно сидеть за рулем и ехать куда вздумается.

Тропинин знает, куда ехать, поэтому нетерпелив и радостен.

Он останавливает машину перед ее домом на противоположной стороне улицы и ждет, когда она заметит его в окно. Не проходит и двух минут. Нина подбегает в простеньком домашнем платье, спрашивает в радостной догадке:

— На машине?! Один?

Тропинин только счастливо кивает головой.

Нина не бежит домой переодеваться, а проворно забирается в машину.

— Поехали!

Не все ли равно, куда ехать, когда счастье здесь, рядом? Свежий утренний воздух врывается в машину, треплет ее волосы. Минут через десять они уже за городом.

Так начинался день, вспоминая о котором, Тропинин завидовал самому себе, словно не он, а кто-то другой пережил его. Счастье было таким огромным, словно они завладели им, обокрав весь мир…

…Контрабасы обретают уверенность, кичась житейской мудростью. Они говорят о традициях. Поэтическим многоголосьем стонут скрипки. Где-то воровато пошаливают трубы, но палочка держит их в узде…

Савич посасывает шоколад. Его спутница задумчива.

— Юрий Петрович, я вам не мешаю?.. Я все думаю…

Затылок Савича покачивается в такт музыке. Женщина умолкает.

…К концу дня они в какой-то деревне. Пора возвращаться в город, но старик-татарин просит отвезти его в соседнюю деревню к сыну. Тропинин не может отказать. Нине машина надоела, и она остается в деревне.

Старик молчалив. Он держит в руках рублевку, словно хочет рассеять сомнения владельца машины насчет вознаграждения.