Первый рассказ

Солнце неожиданно быстро опускается к горизонту. Отец уже вернулся с работы и, наверное, ждет его.

Тропинин спешит. Дорога — не асфальт, но и не хуже, только сзади густые клубы пыли.

Впереди поворот. Тропинин не подозревает о нем. Сейчас, в самый последний момент, старик толкнет его в бок: «Куда?! Повернуть надо!»

Несносный старик. Словно обнаружил что-то непоправимое. А ведь сам и толкнул на непоправимое.

Тропинин, забыв о большой скорости поспешно крутит руль. Задние колеса противно шуршат, сгребая дорожную пыль. Дорога вдруг проваливается куда-то вниз. Тропинин, вцепившись в руль, давит на тормоза. Какая-то сила стремится оторвать его от руля, прижимает к крыше кабины. Кричит старик. Тропинин резко опускается на сиденье, его снова подбрасывает и ударяет о верх…

Тишина и насыщенный пылью горячий воздух. Пыль лениво струится в последних лучах солнца.

Тропинин, не чувствуя боли, спешит выскочить из машины. Дверца поддается с трудом.

Почему он сразу подумал о машине, а не о старике? Об этом его потом спрашивали…

Верх кузова вдавлен: машина перевернулась и снова встала на колеса. Он в отчаянии трогает уродливые складки кузова. С тоской говорит старику:

— Прокатились!..

Он еще не понимает, что со стариком очень плохо. Подходит с другой стороны, спрашивает:

— Ну, как вы там?

Лицо старика пугает его, и он забывает о машине.

Спешит сесть за руль. Мотор заводится сразу. Осторожно выезжает на дорогу и едет обратно. И это не следовало ему делать: у старика был перелом позвоночника. Пассажир наваливается на него, и Тропинин думает, что так ему удобнее.

На краю деревни навстречу выбегает Нина.

— Доктора! — кричит ей Тропинин.

На лице у нее испуг, но она уже бежит к ближайшему дому и возвращается с пареньком. Через минуту они у колхозной больницы Пожилой фельдшер нетороплив и спокоен. Заглянув в кабину, констатирует:

— Файзулла это, Исламгалеев… Скончался.

Старика переносят в больницу. Тропинина окружают. Он устало повторяет:

— Перевернулись на резком повороте. Вижу: с ним плохо. Вернулся.

Всем ясно, и только две женщины, плача, что-то зло выговаривают ему. В непонятной речи единственное русское слово: «паразит!» Молодой щеголеватый парень только издали враждебно смотрит на Тропинина. Подходит к машине и в бессильной злости пинает сапогом колесо.

Подъезжает грузовая машина. Запыленный шофер устало подходит к Тропинину, сухо говорит:

— Внештатный инспектор. Прошу права.

И, забрав документы, с видом исполненного долга уезжает.

Тропинин и Нина в тоскливой тревоге сидят на крыльце больницы. Они знают, что уже куда-то позвонили, кого-то ждут…

Уже в темноте подъезжают две машины — милицейская и медицинская. Лейтенант милиции сразу уводит Тропинина в квартиру фельдшера. Лейтенант — Савич. Он допрашивает. На этот раз недолго. Потом осматривает машину, едет с Тропининым на место, где перевернулась машина.

И только на другой день, уже в городе, с неприятной дотошностью заставляет рассказывать все подробности того дня. Почему остановились у пруда? Что там делали? Только разговаривали? Что же было дальше?» И совсем чудовищные вопросы: «Повез старика — решил подзаработать? Старик держал в руках рубль — тебе это показалось мало? Может быть, резкий поворот произошел по другой причине?»…

Отец на свидании сказал:

— Терпи. Так надо.

Но не сказал, что мать была при смерти.

…Чувствовал ли он себя тогда виноватым? Конечно. Он даже наказание считал слишком мягким. Но те мерки человеческой подлости, которыми Савич хотел измерить его, Тропинина, вину, поразили его. Он отдавал себе отчет в том, что Савич в поисках истины должен был прибегать к самым мрачным предположениям, но не понимал, почему эти мрачные предположения были единственными (так думал Тропинин) и исключали все доброе, человеческое в попавшем в беду человеке. Мягкий приговор не изменил это тяжелое впечатление.

И еще он винил Савича в том, что перенял от него частицу подозрительности к людям, и там, в колонии, она укрепилась.

После колонии домой не вернулся. Он все еще начинал жизнь, и хотел делать это один. Нина писала ему. Просила приехать. Но с ним случилась новая история…

Савич, кажется, дремлет. Тропинин забывает о нем. Ничего, что снаружи льет холодный дождь. Дождь будет всегда. Вот и дамочка в каком-то смятении… А этот чернявый пианист знает, о чем сказать. Он не жалеет и не обманывает. Он, как мудрый старец, без страха заглядывает тебе в душу и, не спрашивая, по-хозяйски прикидывает, что бы там поправить… Дождь был и будет. Надо бежать отсюда, пока отвык…

Женщина шепчет:

— Юрий Петрович, я сейчас уйду.

Савич отрицательно качает головой.

— Юрий Петрович, я не могу больше здесь.

Тропинин, подавшись вперед, слушает женщину. Она резко оборачивается:

— Вас интересуют чужие разговоры?

Ее чистое, слегка напудренное лицо так близко, что, глядя на Тропинина, она косит глазами. Тропинин опускает голову.

— Ненормальный какой-то…

Она отворачивается.

Со сцены доносится только шум. Неестественно дергается у рояля чернявый пианист.