Первый шедевр

– Вся история человечества – это история насилия и пыток. Инквизиция, крестовые походы, жертвоприношения, детоубийства. Разве не забавно, что человеческий вид, забравшись на вершину эволюционной цепи, следует одной единственной цели – самоуничтожению. В нашей природе лежит стремление убивать и умирать вне зависимости от политических взглядов, религиозных заблуждений или уровня развития. Вы не находите, Уортингтон?

– Не могу согласиться. В последние годы наше общество движется к идеям гуманизма, отмены смертной казни…

– Нет, вы говорите про британское общество. Я говорю о человечестве в целом. Гляньте на это полотно, – Омович остановился у картины с изображением скелета с крыльями и десятком агонизирующих тел под ними. – Глядя на нее, я слышу, как хрустят кости и рвется кожа, как клыки чудовищ рвут хрупкую плоть. Это часть диптиха Яна ван Эйка «Распятие и Страшный суд». Не оригинал, конечно, но качественно выполненная копия. Строго говоря, это лишь четверть всей картины, но только взгляните, насколько детально переданы муки каждого несчастного грешника в этом полотне. Знаете, чем мне нравится эта картина?

– Рискну предположить, что вы получаете удовольствие от вида человеческих страданий, – робко ответил Фуллер.

Охранник кашлянул.

– Какое оскорбление! Если бы я получал от этого удовольствие, то у вас на груди уже стоял бы раскаленный утюг. Нет, Уортингтон. В земной жизни царит дисбаланс и несправедливость, но зато в аду все равны. Ад – великий уравнитель земного населения. Ибо нет среди людей ни одного человека, не нарушившего библейские заповеди. Знаете почему?

– Я не очень религиозный человек, мистер Омович.

– Потому что они не выполнимы. Вся история поклонения Богу – это путь стыда за совершенные грехи. Все эти благочестивые католики, трахающие чужих жен, по воскресеньям идут в церковь и исповедуются, ожидая, что Бог их простит. Но грехи есть сущность любого человека. Правила малой коммуны овцепасов сделали мировой религией, и, оказалось, что она ни черта не работает. Ибо в нашей природе убивать и красть, завидовать и прелюбодействовать, лгать и лжесвидетельствовать.

Охранник закашлял еще сильнее, но Омович не обратил на него внимание, рассматривая глаза Фуллера, сквозь стекла противогаза.

– Снимите это, – скомандовал Омович и Фуллер послушно снял противогаз. – Вы согласны с тем, что я сказал?

– Я считаю, что если распятый с Иисусом разбойник раскаялся и заслужил место в раю, то в этом и есть суть религии. Раскаяние.

– Хороший ответ, мистер Уортингтон. А теперь скажите: вы готовы раскаяться за ложь, чтобы отправиться в рай?

Фуллер нервно сглотнул слюну. В сумке на рецепции осталась баночка с образцом крови с картины, и теперь он размышлял: стоило ли его жизнь этого образца. Омович, будто прочитав его мысли, подошел к кровавой картине и с минуту ее осматривал. Сердце Фуллера замерло.

– Мне много за что стоило бы раскаиваться, мистер Омович, но я не собирался в рай так скоро. И, в любом случае, в аду у меня гораздо больше друзей и знакомых.

Омович наградил его иронично медленными аплодисментами и обернулся со странной улыбкой на лице.

– Поразительная картина, не так ли? – он указал на холст ладонью. – Я проводил часы перед ней, наслаждаясь каждой секундой, каждой капелькой этого замечательного шедевра. Черпаю в ней удивительную силу, целый вихрь эмоций, будоражащих воображение. За время, что я обладаю этим произведением, я запомнил каждый миллиметр. Мог бы закрыть глаза и представить ее, и… знаете что, Уортингтон. Она изменилась.

Фуллер молчал, боясь шевельнуться и даже вздохнуть. Он пытался не выдать своего страха, контролировал мимику как мог, но Омович уже был в его голове.

– Не могли бы вы мне подсказать, Уортингтон, что именно изменилось в этой картине?

– Боюсь, я не имел столько времени, чтобы ее хорошенько изучить.

Русский пристально смотрел ему в глаза, с его напомаженной аккуратной рожи не сходила едва заметная улыбка, не предвещающая ничего хорошего.

– Вы, наверняка, заметили этого медного быка, верно? Знаете что это? – вкрадчиво произнес Омович.

– Скульптура животного, полагаю…

– О нет, это не скульптура – это древнее и очень эффектное орудие казни! Бык Фаларида. Настоящее произведение искусства! В чрево через боковую дверцу – вы ее, наверное, не видели – укладывают грешника и разводят под быком огонь. Несчастный запекался внутри как индейка, а через ноздри быка слышались его крики. Создавалось впечатление, будто бык громко ревет. Забавно, что первой жертвой стал изобретатель – заказчик очень спешил посмотреть на орудие в действии.

Омович внимательно ловил любую реакцию Фуллера, растягивая слова.

– Он… он настоящий?

– Вы имеете в виду, пытали ли в нем людей? Нет, увы. Это отлитая по древним чертежам скульптура, полностью соответствующая оригиналу. Признаться, мне давно хотелось испробовать его в деле. Борис, сопроводи мистера Уортингтона в чрево.