Первый шпион Америки

— Вот он, скорпион красный, приехавший своим смертельным жалом умерщвлять нас! Смотрите на него, дети мои, и запоминайте гадючье лицо его, он не одного меня поразит своим свинцовым ядом, несть уже числа жертвам его, а ему все мало, и неистощимо ядовитое жало его!

Матрос больше не дал ему говорить, выстрелив в юродивого почти в упор и разнеся ему череп. Снег окрасился кровью. Налетел порыв ветра, и кровавая снежная пыль заискрилась в воздухе. Народ оцепенел, с ненавистью и страхом глядя на матроса. Завыли в голос старухи, и у Каламатиано от этого дикого, отчаянного старушечьего вопля зашлось сердце, будто и вправду настал конец света.

— Разойдись! — рявкнул матрос и выстрелил в воздух.

Гимназисты тотчас разбежались, стал постепенно расходиться и другой люд, лишь старухи, упав на колени и не обращая внимания на веснушчатого матросика, подползли к бездыханному юродивому и продолжали выть во весь голос, оплакивая его смерть. Вышел батюшка Гавриил и, обозрев страшную картину, забормотал слова молитвы. Матросик, еще постреляв в воздух и разогнав многих, сел в автомобиль и укатил, ибо даже ему невмоготу стало слушать этот старушечий вой.

Вот так, примерно так шлепнут и его, только уже вообще без повода.

— Ты чего остановился? — не понял Робинс. — Матросов не видел?

— То-то и оно, что видел…

Каламатиано пришел к Троцкому в подавленном состоянии. Зато Рей сиял, как начищенный самовар, и сразу же бросился обнимать наркомвоенмора.

— Вот эта должность по вам, Лев Давыдыч! А то министр иностранных дел! Сопли послам подтирать. Пусть Чичерин теперь помучается! Орел! Хоть сегодня в бой! — Робинс вытащил большую банку кофе и несколько упаковок чая, передал Троцкому. — Из старых запасов для дорогих друзей!

— Он знает, чем мне угодить! — расплываясь в довольной улыбке, проговорил наркомвоенмор, взглянув на гостей и пряча банки в шкаф.

— Слышали, убит Лавр Корнилов? — спросил Робинс.

— Да, мне доложили.

— Говорят, что вместо него поставили Деникина, но у него нет такого авторитета и стратегического таланта, так что благодаря провидению Господа вы лишились весьма серьезного врага, — улыбнулся Рей, хотя уже знал и другое: Рудольф Сивере, этот немец, поставленный Лениным во главе десятитысячной армии, чтобы очистить Дон от Добровольческой армии Алексеева — Корнилова, взяв Ростов и прогнав Корнилова на Кубань — во время боя Сиверса с Корниловым под Екатеринодаром случайным снарядом и был убит Лавр Георгиевич, — стал на освобожденных донских территориях железной рукой наводить коммунистический порядок, расстреливая всех «добровольцев» и их родичей, начал насильственно загонять казаков в Красную Армию, а тех, кто отказывался служить, расстреливал на месте. Три месяца казаки терпели этот произвол, 10 апреля 1918 года восстали, избрав атаманом Всевеликого войска Донского генерала Краснова. Так вместо одной Добровольческой армии, которую после Корнилова действительно возглавил Деникин, большевики получили две, еще и красновскую. Поэтому настроение у наркомвоенмора было совсем не победное, несмотря на сообщение о том, что Деникин, сменивший Корнилова, осаду Екатеринодара неожиданно снял и увел армию в район Ставрополя.

Троцкий, утвердив до того хитроумный план Сиверса: впустить Деникина в Екатеринодар и там, заперев, разгромить, — чувствовал себя скверно, понимая, что деникинский штаб попросту переиграл их ставленника. А теперь бегай, гоняйся за деникинской армией по ледяным степям.

— Лев, я скоро уезжаю, ты знаешь, поэтому хочу тебе отрекомендовать моего старого друга Ксенофона Каламатиано. Он давно в России, наполовину русский, бизнесмен, а тут его угораздило согласиться на предложение Пула, и он теперь возглавляет Информационное бюро при московском генконсульстве, нечто вроде посольского пресс-атташе, — плюхнувшись в кресло, заговорил Робинс.

Троцкий вышел из-за стола, улыбаясь, пожал Ксенофону Дмитриевичу руку.

— Проходите, садитесь, у меня по-простому, без церемоний, Рей знает! А о вас я наслышан, — сказал он.

Высокий, поджарый, с острой, клинышком, бородкой, сухим лицом, на котором резко выделялись глаза, нервные, беспокойные, подчас колючие и сверлящие, в неизменной гимнастерке, как и положено наркомвоенмору, Лев Давыдович, хоть и выказал любезность, знакомясь с гостем, но особенной радости, как показалось Каламатиано, от этой встречи не испытал. Возникло даже некоторое напряжение во всем его облике. Ксенофон Дмитриевич сел в мягкое кожаное кресло напротив Робинса, который всего неделю назад почему-то взялся его опекать и записал его уже в свои старые друзья.

— А что же вы нас спешно покидаете, Рей? — заговорил, обращаясь к нему, Троцкий. — Вы торжественно мне обещали, что продлите свои полномочия. Кстати, Юрий Михайлович Ларин все, что вы просили, подготовил и просил передать. — Лев Давыдович подал стопку бумаг, напечатанных на машинке.