Первый среди равных. Повесть о Гракхе Бабёфе

1 жерминаля (21 марта) Бабёф был переведён в тюрьму Сен-Пелажи. С обычным оптимизмом он принял это за добрый знак, решив, что его ходатайства начали действовать. На самом же деле перевод был вызван весьма прозаической причиной — парижские тюрьмы были переполнены.

Вскоре тёзке римского трибуна пришлось убедиться в своём заблуждении.

90

…В переполненной камере душно и сумрачно. Маленькие оконца у потолка почти не дают света. Из вёдер с нечистотами распространяется едкое зловоние. Многие узники больны, но их никто не лечит.

Болен и Гракх Бабёф. Жар одолевает его, голова в тумане, с великим трудом пишет он новые послания на волю, стараясь не показать жене своего состояния.

Бедная Виктория и так проявила чудеса преданности и выдержки. Сама больная, обременённая голодной ребятнёй, кое-как подкармливаемая сердобольными друзьями, она целые дни, стаптывая обувь до дыр, бродила по министерствам, комиссиям и комитетам, передавая заявления и ходатайства, часами ожидая в приёмных и снова возвращаясь к дверям тюрьмы, чтобы подбодрить мужа и вручить нищенское приношение.

Но физические страдания и беспокойство за семью не поглощают его целиком. Как всегда, он много больше, чем о себе, размышляет о стране, о революции, о свободе и равенстве. Именно в эти дни и месяцы, долгие до бесконечности, он переосмысливает свое отношение к якобинской диктатуре…

…Позднее, в Плесси, они не раз беседовали о последних месяцах Революционного правительства. И хотя Лоран не разделял предтермидорианских мыслей Бабёфа (впрочем, и сам Бабёф в Плесси уже мыслил иначе), он понимал их причину. Сегодня, пытаясь воссоздать их, он стремился не поддаваться собственным симпатиям и антипатиям и быть предельно точным…

91

Что же получалось? Властно идя вперёд, всё сметая на своём пути, революция этап за этапом подвигалась к зениту, к максимальному и всеобъемлющему развитию. Более радикальные слои сменяли умеренных. За либералами-монархистами пришли жирондисты, за жирондистами — демократы-якобинцы. Казалось, при якобинцах воплотились заветные мечты Бабёфа, старый призыв — «Свобода, Равенство, Братство» — впервые обрёл плоть и кровь. В проекте Декларации прав Робеспьер недвусмысленно высказался за ограничение собственности, новая демократическая конституция, словно вдохновлённая тенью Руссо, исходила из мысли о нерушимости народного суверенитета, провозглашала право на труд, на всеобщее равное образование, давала широкие свободы гражданам единой и неделимой республики. И вот результат: конституция отложена в сторону, режим демократии уступил место диктатуре, а право на труд обернулось правом на тюремный матрац. Нет, он понимает, в какое-то время и до каких-то пределов, в условиях угрозы независимости и целостности Республики, диктатура с её ограничениями и террором была необходима и неизбежна; но во что она выродилась? Теперь, твердят ему соседи по камере, не следует вылезать, пусть о тебе забудут, ибо, если Революционное правительство вспоминает о ком-либо, ничего хорошего это не приносит, как не принесло Дантону и Шометту. Он собирался передать своё дело в Комитет общей безопасности, но сейчас этот комитет называют «комитетом смерти»: кем заинтересуется он, тот немедленно следует на гильотину. Но почему же всё так получилось? Почему, вместо того чтобы сокрушать врагов Республики, диктатура обрушилась на её создателей и друзей? Почему большинство «врагов народа», которыми забиты тюрьмы, поставляющие ежедневную пищу гильотине, — простые люди, санкюлоты, такие же плебеи, преданные революции, как и он, Гракх Бабёф? А бывшие патриции и их прислужники, подлинные враги народа, все эти билькоки и лонгеканы, продолжают разгуливать на воле и творят своё чёрное дело?

Почему? Он долго и напряженно думал над этим вопросом и наконец нашёл на него ответ.

Да потому, исключительно потому, что якобинцы незаметно и постепенно уничтожили свободу, а там, где нет свободы, царствует беззаконие.

И если он, Гракх Бабёф, когда-либо выйдет отсюда, он отдаст свой талант и свое перо борьбе за свободу, без которой — теперь это очевидно — не может быть ни равенства, ни братства.

Вот только суждено ли ему выйти отсюда?…

92

Вопреки всему он всё-таки вышел на волю, хотя тюремная пытка и бюрократическая канитель тянулись ещё долго, и временами казалось, что вот-вот всё сорвётся.

После бесконечных проволочек Законодательный комитет Конвента направил дело в кассационный трибунал. Тот мог либо закрыть дело, либо возобновить следствие. На первое он не отважился. 21 прериаля (9 июня) он переслал дело в уголовный трибунал департамента Эны для доследования и повторного рассмотрения. Больного Бабёфа в оковах отправили в Лан, департаментский центр. Больше месяца тянулась новая процедура, пока наконец судьи Лана не пошли на компромисс: 30 мессидора (18 июля), признав, что «вопрос нуждается в длительном изучении», они согласились, чтобы Бабёф был «временно освобождён» под денежный залог на поруки двух лиц.

В тот же день он оказался на свободе.

Болезнь сына на некоторое время задержала его в Лане.