Песчаная роза

– Как раз полгода. А для меня это… Это для меня, к сожалению, критично, понимаете?

– Понимаю. – Соня сглотнула комок, вставший в горле. – Почему вы не позвонили мне сразу?

– Я хотел. Но в договорном отделе сказали, что подписывать этот документ вы теперь не имеете права.

Жалость и унизительный стыд клещами сжали ей виски.

– Я сегодня же с этим разберусь, Степан Валерианович, – сказала Соня. – И сразу вам позвоню.

Стремительно идя по галерее обратно к кабинету Инги, она сжимала айфон в руке так, будто собиралась с порога швырнуть его в яблоневую физиономию.

Когда Соня распахнула дверь, Инга разговаривала по телефону.

– Конечно, скучаю, зая, ну что ты… – как раз произносила она.

«Какая-то чудовищная пародия! Как будто не наяву», – мелькнуло у Сони в голове.

Но это происходило наяву, и с этим следовало смириться. Или не следовало? Эта мысль вдруг вынырнула из водоворота возмущенных мыслей и впилась в мозг как раскаленная игла.

– Инга, почему вы не подписываете уведомление о том, что гонорар Лазареву не выплачивался? – стоя в открытых дверях, спросила она.

На Ингином лице мелькнуло недоумение, потом недовольство, потом возмущение.

– Вы что, вообще не имеете представления о субординации? – ледяным тоном произнесла она. – Подчиненные не врываются в кабинет руководителя без стука! И вообще не приходят без приглашения или согласования.

– Прежде чем учить меня субординации, вы должны научиться выполнять свои обязанности руководителя. – Соня поняла, что говорит таким тоном, будто копирует Ингу, но это было ей уже все равно. – Сотрудники увольняются один за другим, потому что не хотят работать с вами. Естественно, началась путаница с документами. Из-за этого старый беспомощный человек остался без средств к существованию. Так исправьте же вы хоть это! Почему вы не подпсываете уведомление для пенсионного фонда?

От того, что она вслух сказала о беспомощности Лазарева, ярость ее стала уже просто неуправляемой. Ужас состоял в том, что у старого художника прогрессировала слепота, работать он больше не мог, организовать продажу своих прежних акварелей не умел, а сын, который этим занимался, умер год назад.

– Я не подписываю официальных документов, пока не разберусь в ситуации досконально, – отчеканила Инга.

– За полгода можно было разобраться сто раз! И не доводить человека до нищеты!

– Так. – Инга сжала зубы, слова теперь процеживались сквозь них по одному. – Я. Сама. Разберусь. В своих. Делах. Если вам хочется работать в благотворительной организации, то я вас здесь не задерживаю.

Соня, как ни была взбешена, поняла бесполезность дальнейшего разговора. Впервые в жизни она выходила из помещения, хлопнув дверью не фигурально, а по-настоящему, так, что штукатурка посыпалась у косяка.

В кабинет Шаховского она вошла, уже почти успокоившись. И, так как его секретарши в приемной не было, даже постучалась прежде чем войти. Со служебной субординацией она была знакома.

Борис сидел за своим антикварным столом и смотрел на экран перед собою. Соне показалось, что он смотрит в одну точку. В последние полгода это вообще стало ее постоянным впечатлением о нем – что он смотрит в одну точку.

– Послушай, – сказала она, – так больше невозможно работать.

Он вздрогнул от неожиданности, потом перевел на нее взгляд. Особого интереса во взгляде не читалось – Борис словно бы продолжал смотреть на экран.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он наконец.

– Как будто не понимаешь! Невозможно работать с Ингой. Я не стремлюсь быть начальницей и никогда не стремилась, ты знаешь. Но она не понимает в работе ничего! Вообще ничего. Твердит про бизнес, про прибыль, но продажи ведь у нас падают! И это происходит только из-за ее бездарных указаний.

– У нее были удачные продажи, – ответил Борис.

В его голосе не слышалось даже оправдывающихся интонаций, только равнодушие.

– Знаю – бижутерии.

– Менеджмент единообразен.

– Боря, не надо мне этого говорить. – Соня поморщилась. – Я понимаю, что ты не можешь ее убрать. Но потребовать, чтобы она вела себя прилично по отношению к людям – хотя бы это ты можешь? Она лишила человека пенсии! В этом не было никакой необходимости, понимаешь? Даже если исходить из ее представлений о необходимости. Она сделала это просто по небрежности! И не видит ничего страшного в том, что беспомощный старик…

Она не могла больше говорить. Ее слова отскакивали от Бориса как от стенки. Отчаяние охватило ее.

– Чтобы это изменить, я должен сидеть с ней рядом и указывать: вот это делай, вот это не делай. А если отвернусь, она сразу начнет делать то же, что сейчас.