Песчаная роза

Папин холодный тон Соню не коробил тоже. Он всегда так разговаривал. Может, из-за привычки находиться в среде, где эмоции не имеют большого значения, а может и просто от природы. Благодаря папе она привыкла отличать смысл сказанного от тона, и это очень облегчило ей отношения с Борисом.

– Что ты вчера почитал? – спросила она.

– Собственно, не только вчера. Я давно слежу, что пишут об ученых, которым из пальца высасывают обвинения в шпионаже. Неприятно, знаешь ли, вслепую ожидать, не посадят ли и тебя за то, что ты просто выполняешь свою работу. Так вот раньше у твоего Шаховского появлялись на эту тему очень достойные тексты. А теперь – ни в какие ворота. Не знаю, стыдно ли ему такое писать, а мне читать стыдно.

Соня хотела сказать, что Борис ничего про ученых-шпионов не пишет, но сообразила, что на самом деле она этого не знает. Его директорская работа не много оставляла ему времени для других занятий, но вообще-то писал он блестяще. У него был яркий слог, разящий и убедительный.

– Он честный человек, – сказала Соня.

– Дай Бог тому честь, кто ее может снесть, – усмехнулся папа.

Никогда он не говорил пословицами в духе словаря Даля! И что сия пословица, кстати, значит?

– Соня, а почему он не предлагает тебе расписаться? – спросила мама. – Согласись, это странно.

Соня не то что не считала это странным – она об этом просто не думала. С того дня, когда они с Борисом стали жить вместе, а может и с того, когда познакомились – впрочем, времени между этими днями прошло не много, – он относился к ней так, как относятся к жене, а к их совместной жизни как к семейной. Ей было с чем сравнивать – родительский брак безусловно подтверждал, что она не ошибается в восприятии своих отношений с Борисом.

– У нас просто не заходил об этом разговор, – ответила Соня.

– Это и странно, – сказала мама.

– Ничего странного. – Папа уже смотрел в газету снова. – Зачем расписываться, если все получаешь и так? Старо, как мир.

– Андрей, перестань, – поморщилась мама. – Не может же она сама предложить ему на ней жениться.

– Да зачем я стала бы предлагать! – рассердилась Соня. – Это вообще не имеет значения!

– Ты, конечно, девочка умная, – вздохнула мама. – Но не понимаешь, как мужчины относятся к таким вещам.

– Мам, ну это вообще сексизм!

– Как хочешь называй. Но посмотреть на жизнь его глазами ты не умеешь. Даже в такой простой и очевидной ситуации. Ладно. – Она поднялась из-за стола. – Мы вам кедровые орешки привезли. Целый мешок. Возьмешь сейчас? Или пусть Борис машину потом пришлет.

– Чищенные? – обрадовалась Соня.

– Конечно. Не грызть же вам их.

Соня пошла в кухню, осмотрела полотняный мешок с сибирскими кедровыми орешками, которые могла есть в любых количествах, решила, что прекрасно донесет его сама, и, кстати, орешки сегодня же пригодятся для салата…

Выйдя за решетчатую ограду, который обнесен был двор, Соня привычно оглянулась на дом. Она любила его. Они оба с Женькой его любили. Наверное, только потому, что жили здесь с рождения, так-то это тяжеловесное строение выглядело слишком мрачным. Когда их неведомый прадед сто лет назад получал квартиру, оно, может быть, смотрелось поизящнее. Бабушка Лиза говорила, что, пока не надстроили пятый этаж, над верхней лестничной клеткой была даже конструктивистская стеклянная пирамидка. Но и сейчас, со всеми хаотичными надстройками и пристройками, которые были сделаны в пятидесятые и шестидесятые годы, в этом доме чувствовался стиль, минималистский и строгий.

«Дай Бог тому честь, кто ее может снесть», – папина фраза стояла у Сони в голове всю дорогу от Подсосенского переулка до Якиманки.

А что это значит? Она не понимала.

Глава 19

Линогравюра воспроизводила дом с фотографической точностью. Таким он был сто лет назад, при постройке: чугунная ограда, брандмауэр, дворницкая. Соседний дом с каменным первым и деревянным вторым этажом; бабушка помнила китайскую прачечную в его подвале. Всё в зеленовато-сером цвете, который соответствовал тогдашней окраске.

Соня случайно, первый и последний раз в жизни, оказалась на уличном вернисаже в Измайловском парке и там увидела эту гравюру с изображением дома в Подсосенском переулке. Это было восемь лет назад. Только что ушла от Бориса, трудно было оставаться дома, бродила по городу часами… Она забыла о ней сразу же, как только принесла домой и положила в ящик письменного стола. Когда родители продали квартиру, Соня собирала вещи для переезда в бабушкину и обнаружила гравюру.

Перед простенком между окнами, где она теперь висела, Женька останавливался каждый раз, когда приходил к сестре. Все-таки он любил тот дом и двор в Подсосенском больше, чем Соня, потому что в детстве изучил в нем каждый сантиметр шагами, прыжками и падениями.

– Что у тебя с ним вообще было тогда?

Женя отвернулся от гравюры и посмотрел на сестру.

– С кем? – Соня не сразу поняла, что он спрашивает не о доме в Подсосенском, а о Борисе. – А!.. Ничего особенного. Я его любила.

– А сейчас?

Если бы она могла ответить на этот вопрос!

– Я не решаюсь войти в ту же реку, – наконец произнесла Соня.