Песчаная роза

– Это не грипп, – сказал Женя. – Это совершенно непонятный коронавирус, такого еще не было. Распространяется стремительно, состояние больных ухудшается почти мгновенно, легкие просто отказывают, и это не единственный фактор летальности. Спроси любого эпидемиолога, он тебе скажет, что нужен немедленный локдаун, иначе это не остановить.

– Что такое локдаун?

– Всех по домам посадить.

– Но это же невозможно! – воскликнула она. – Ну как ты себе это представляешь? Никуда не ходить, ни с кем не общаться… Метро тоже закрыть, что ли?

– Хорошо бы. Но не закроют. Кстати, а ты не можешь из дома работать? – поинтересовался он. – У тебя же всё в компе, легко на онлайн перейдешь.

– Я понимаю, что моя работа не представляется тебе существенной, – обиделась Соня. – Но все-таки она требует моего присутствия. Мы обсуждаем, спорим…

– В скайпе можно спорить. Или есть другая платформа, зум, мы на ней с берлинской штаб-квартирой еще в прошлом году из Мозамбика работали.

– Ну какой еще зум, Жень? – вздохнула она. – Без живого общения ничего не сделать по-человечески.

За этим тягостным разговором доехали наконец до Большого Козихинского.

Увидев бабушкин дом с барельефами в виде прекрасных женских лиц над окнами и ярко освещенное, полное людей кафе на первом этаже, Соня вздохнула с облегчением.

Что было бы с жизнью, если бы не все эти чудесные незыблемости?

Глава 2

Все оказалось не так страшно, как казалось. Соня не знала, расстраиваться из-за этого или радоваться.

Ей было стыдно от того, что посреди общего уныния, фоном которого является болезнь, она живет с ощущением полной гармонии, и было удивительно, как легко она отказалась от всего, что считала неотъемлемой частью своей жизни. Как это – не забежать по дороге с работы в галерею у Никитских ворот, чтобы посмотреть только вчера выставленных там необыкновенных марионеток молодой французской художницы? Как это – не выйти вдруг, под настроение, в четверть девятого из дому, чтобы как раз успеть в консерваторию на второе отделение концерта, в котором исполняют любимого Малера? Как не слетать на два дня в Вену, чтобы посмотреть выставку Брейгеля? А два часа в бассейне «Чайка» утром по средам? А обеденные посиделки в кафе на Малой Никитской? А работа, ее удачная работа, в неспешной своей разумности оставляющая время и силы для разнообразной и такой же неспешной жизни?

Да вот так. Нет этого теперь, и как будто бы не надо.

Работа, впрочем, никуда не делась. Но Соня выполняла ее теперь не в старом доходном доме на Тверском бульваре, а у себя в квартире. Женя был прав: перенести домой все ее издательские дела оказалось не только не сложно – это вообще не потребовало усилий. Немедленно выяснилось, что в зуме обсуждать любые дела гораздо удобнее, чем в офисе: никого не приходится ждать, никто не ссылается на утренние пробки – будто в Москве когда-нибудь не бывает пробок! – или на то, что поезд якобы полчаса простоял в тоннеле метро.

Пробок в городе, правда, теперь не стало, это Соня видела из своего окна. Что делается в метро, она не знала, потому что если где и бывала, то в продуктовом магазине на углу, да и там лишь изредка: заказывать всё на дом оказалось гораздо удобнее, чем тратить время на покупку еды в магазинах, здесь, в центре, еще и дорогих до неприличия.

Собаки, которую пришлось бы выгуливать, у нее не было, а тягостности постоянного пребывания в четырех стенах она почему-то не ощущала вовсе. Может, потому что однажды, в самом начале апреля и локдауна, озираясь, не видно ли полицейских патрулей, пошла на Патриаршие пруды, потом на Тверскую, чтобы посмотреть, что там происходит, и вернулась домой в подавленном состоянии, так поразили ее пустые, то есть совершенно пустые улицы, еще совсем недавно бывшие самыми оживленными в Москве. От их мертвенности стало почти страшно, и пережить это неприятное ощущение еще раз она не стремилась.

А в неожиданно образовавшейся домашней капсуле ей жилось и спокойно, и удобно, и даже приятно. Как мультяшная Масяня, говорившая «ну ее, эту наружу», Соня сознавала, что происходящее во внешнем мире с каждым днем все более становится для нее абстракцией. Может, это объяснялось тем, что среди ее знакомых не было никого, кто заболел бы или, не дай бог, умер. Может, тем, что Израиль полностью закрылся, а значит, о предложении, которое сделал Борис, можно было пока не думать. Соня не понимала, хочет ли на его предложение ответить, а потому вздохнула с облегчением.

Как бы там ни было, она не чувствовала никакого соприкосновения с заоконным миром. И лишь то, что брат находится в самой опасной его точке, связывало ее теперь с действительностью.