Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы

Снаружи я постоял недвижно в ясной сухой ночи, слыша, как замирает вдали звук «форда» Энниса, глядя на темный дом Консидайнов. В верхнем окне загорелся свет, затем опустилась занавеска. У меня вырвался вздох, но не восторженный, как у миссис Эннис, а просто печальный – вздох сожаления об утраченном счастье, которое теперь ушло навсегда. Кто же я такой? Мечтатель Ромео или брошенный любовник? Ни тот ни другой. Я был теперь судовым врачом, и путь мой лежал в Австралию. Высказав вслух то, что Фрэнку бы не понравилось, я поднял воротник пальто, выставил вперед подбородок и твердым шагом направился к железнодорожной станции.

Глава пятая

Чья-то рука трясла меня за плечо слишком уж энергично. И это, и рев взлетающего реактивного лайнера вернули меня в Цюрихский аэропорт. Вздрогнув, я резко повернулся – надо мной в баре аэропорта стояли Лотта и женщина с маленьким мальчиком.

– Заснул… опять? – Слишком уж двусмысленно сделав упор на последнем слове, засмеялась Лотта, поставила чемодан, который несла, и сказала тем, кто был рядом с ней: – Теперь все в порядке, я вас привела. Но не слишком доверяйте этому человеку, миссис Дэвиган. Он не так прост, как кажется.

Кэти пробормотала несколько слов благодарности. Я в полном недоумении, как идиот, уставился на нее. Я едва узнал ее. Я представлял себе ее всего лишь на восемь лет старше прежней, но передо мной была женщина уже в годах, с напряженным, почти потухшим взглядом. Выражение ее лица стало жестче, в еще полнокровных губах не осталось нежности, а в ее глазах, в этих прекрасных темных глазах, застыли вопрос и тревога, – казалось, Кэти теперь трудно улыбаться. На ней была фетровая шляпа неопределенной формы и коричневый костюм, на вид скромный и измятый, но прекрасно подчеркивающий то единственное, что справедливости ради следовало счесть неизменившимся. Да, ее гибкая легкая фигура и естественное изящество движений были столь же манящи, как когда-то, когда мое сердце преисполнялось желанием. Но теперь я не испытывал ничего, кроме какой-то странной, болезненной неловкости, – возможно, это была жалость.

– Боюсь, вас поболтало в полете, – сказал я, когда Лотта ушла. – Перекусите что-нибудь, прежде чем мы поедем?

– Вряд ли я смогу есть. Но… – она поколебалась, глядя в сторону, – я бы не отказалась чего-нибудь выпить.

– Кофе?

– Я бы предпочла бренди, если нет возражений.

– А как насчет мальчика? Сэндвич?

– Он что-то там поклевал в самолете. Он, наверное, слишком устал, чтобы есть.

Я купил ей коньяк, а мальчику сэндвич с ветчиной и кока-колу, за что он сказал спасибо. До этого он лишь молча и внимательно рассматривал меня. Он был чрезвычайно бледным, очень худеньким, на лице его было замкнутое, изучающее выражение – его взгляд показался бы мягким, даже нежным, если бы не был таким сосредоточенным. Лоб был лучшей частью его лица, которое сужалось к подбородку, чем напоминало отца, у которого, как я помнил, была укороченная нижняя челюсть. На нем были серые шорты, чулки и серый джемпер ручной вязки. Как же его зовут? Конечно… ужасное, но неизбежное… это ведь у нас мальчик Дэнни. Мне стало неприятно при одной мысли о Дэвигане, но я прикрыл ее притворной заботой.

– Если не хочешь, можешь не доедать сэндвич, Даниэль.

– Я оставлю кусочек на потом. – Он завернул остаток в вощеную бумагу, в которой и получил этот сэндвич.

В напряженном молчании Кэти было столько смятения, что мне пришлось продолжить разговор с ее сыном:

– Видимо, это был первый твой полет в самолете. Как ты его перенес – плохо не было?

– О нет, спасибо, я почти все время играл.

– Играл?

– Да. В шахматы.

Я улыбнулся, пытаясь разрядить напряжение:

– И с кем ты играл? С пилотом?

– Он играет сам с собой, – довольно резко вмешалась его мать, как будто мой шутливый тон оскорбил ее. – У него карманные шахматы. – Спустя мгновение, все еще такая же отстраненная и неестественная, она сказала: – Мы едем в Давос или нет?

– Никак нет. У нас все готово для вас в Мэйбелле.

– Мэйбелле?

Не прозвучала ли в ее голосе насмешка?

– Забавное название, не правда ли? Но я думаю, вам понравится.

– Это далеко?

– Боюсь, что не близко. Мы поедем, как только вы будете готовы.

Когда она поставила пустой фужер, мы вышли на стоянку. Как некогда, я нес ее чемодан. На сей раз он был легким. Я посадил мальчика на заднее сиденье.

– Он может лечь и даже поспать.

Чуть поколебавшись, она села рядом со мной.

Некоторое время я молча вел машину, поехав в объезд, подальше от центра Цюриха, вдоль берега озера, надеясь, что тишина и темнота успокоят ее. Ее скованность свела на нет то, как я в ностальгических воспоминаниях представлял себе нашу встречу, можно сказать, наше воссоединение. И от меня не ускользнуло, что она держалась отчужденно, подчеркнуто на своей стороне машины. Может, это реплика Лотты расстроила ее, как на самом деле – меня? Я сделал еще одну попытку начать разговор:

– Должен извиниться, Кэти, что не встретил вас у выхода.

– Да, – сказала она. – Если бы не твоя подруга, мы бы совсем потерялись.

Моя подруга. Так вот что ее задело. Я улыбнулся в темноте.