Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы

– Не подачи, а полная срань, чистое дерьмо! Эти сраные поганцы не иначе как обделались. Просто отмахивайся своим сраным концом, а я буду набирать очки.

Эта ругань едва ли укрепила мой дух. Я так дико нервничал, подойдя к калитке, что забыл принять исходную стойку. Игра превратилась в фарс, и в интересах крикета следовало немедленно удалить меня с поля. Первый мяч скользнул по моей калитке, второй, увы, саданул меня в локоть. Это был конец овера.

Пока мы менялись местами, Хестон, который судил с моей стороны, подошел ко мне, руки в карманах длинного белого пиджака.

– Прямая бита, – сказал он тихо. – Не шарахайся от мячей.

В событиях, которые далее последовали, героем стал Скотт-Гамильтон, а я был лишь соучастником. Достаточно сказать просто и кратко, что благодаря невероятному везению я каким-то чудом простоял там более трех четвертей часа, а Скотт сделал еще тридцать один ран. Он набрал семьдесят семь, у меня было не более жалких семнадцати, но, кроме того что моя калитка осталась нетронутой, я испытал момент славы, когда, не зная, что это последний мяч в матче, я решился на резаный удар, – отскочив от биты, мяч каким-то образом проскользнул мимо игроков, а затем выскочил к границе поля. Я не понимал, что это был победный удар, пока не увидел Скотта, ожидающего меня, чтобы пойти в павильон.

В павильоне, когда мы сняли щитки, он отмахнулся от всех поздравлений.

– Вот уж не думал, что буду иметь несчастье попасть в сраную кодлу сраных-пресраных поганцев. Ты, Гарри, был самым поганистым. К счастью, – объявил он, – была одна поганка, у которой все же не было ничего поганского. – Затем он повернулся ко мне. – Пойдешь ко мне домой на чай, Кэрролл?

Приглашение ударило мне в голову, как вино. Это была финальная акколада[75], это были оказанные мне честь и доверие, на которые я и не рассчитывал. Мои спортивные достижения вознесли меня на небывалую высоту. Теперь я парил, бестелесный, избранный член элиты.

Переодевшись, мы, Скотт, Гарри и я, неспешно направились к дому, который стоял неподалеку, в уединении, за лесом. По дороге мы обсуждали матч, Гарри, как обычно, шутил, Скотт посмеивался над тем, что мистер Каннингем так оконфузился. Мне же показалось, что владелец клуба совершенно не расстроен поражением своей команды, скорее наоборот, и, если не считать его зубы, он производил приятное впечатление: когда мы уходили с поля, он дружески похлопал меня по спине и сказал: «Хорошо сыграл». Но достаточно было и того, что по каким-то своим причинам Скотт ненавидел его. Шествуя небрежной походкой, с только что обретенным правом на высокомерие, я высмеивал несчастного Каннингема, выдумывая ему комические имена, одно из которых, Кролик-зубастик, было одобрено. Скотт сказал, что это в самую точку.

Территория вокруг дома была внушительной. Мы прошли вдоль каштановой аллеи, по одну сторону которой был выгул для лошадей, а по другую – сад и огород, где работали два человека, а далее я разглядел ряд красивых теплиц. Затем последовали аллея, обсаженная кустарником, и сад камней, и наконец мы вошли в дом, деревянно-кирпичный особняк, обвитый диким виноградом, с широкой лужайкой перед ним.

Высокая и худая женщина, с седеющими волосами и выразительным взглядом, пересекала лужайку, когда мы оказались возле дома. На ней были садовые перчатки, и она несла плетеную корзину, в которой лежала целая кипа распустившихся роз.

– Мама, – сказал Скотт, – это Кэрролл. Я пригласил его на чай.

Она любезно улыбнулась, посмотрев на нас не с откровенной приязнью, которую продемонстрировала бы моя мама, а с некоторым аристократическим, слегка насмешливым сведением бровей, что, к моему стыду, теперь я предпочитал.

– Как прошел матч?

– Естественно, мы победили, – небрежно сказал Скотт.

– Узри двух героев, мама. А я не набрал очков.

– Ну, бедняжка Гарри. Ничего, вместе выпьем чая, когда я закончу с розами. – Повернувшись, чтобы уйти, она добавила: – И вы сможете все мне рассказать.

Скотт провел нас в дом, и через зал и коридор мы последовали за ним в заднюю часть дома к обитой зеленой байкой двери.

– Давайте выпьем, – сказал он, толкая дверь. – Ты не против заглянуть сюда?

Весело и раскованно я вошел за ними на кухню, большую, облицованную белой кафельной плиткой и хорошо освещенную. У окна нарядная служанка начищала серебро, а толстая кухарка, стоя спиной к нам у печи, наклонялась над духовкой.

– Мы бы хотели имбирного лимонада, Бриджи.

– Так возьмите, – сказала кухарка через плечо. – Только не берите эти блины, молодой хозяин Гарри, они для чая госпожи.