Пещера Рыжего монаха

— Ну, как чувствует себя народная власть? — начал игумен. — Со вниманием следим за ее деятельностью.

— Что греха таить — успехи пока не велики, хозяйствовать еще не научились. И время трудное — разруха, голодно...

— Ничего, бог милостив. Захочешь добра — не пожалеешь труда; трудитесь, и воздастся сторицей.

Молчавший до сих пор казначей добавил:

— Наше хозяйство — тому пример.

— Что ж, отдаю должное трудолюбию братии и организа­торским способностям отца настоятеля. — Председатель знал, что ответить. — Но лукавить не будем, святые отцы: не обяза­тельно изучать «Капитал» Маркса, чтобы понять, откуда достаток у обители. Вспомните, какую субсидию от царя получили. Земля вам даром досталась, и чудом было бы, если б вы эту землю сами обработали. Но чуда не было: ведь ежедневно у вас на работу выходили сотни богомольцев.

— Да-а, — невесело протянул настоятель, — осведомлен­ность ваша достойна удивления. Могу только заметить, что благочестивый люд считал за благо потрудиться во славу божию. Ко всему, он обеспечивался пищей и ночлегом. И доходы монастырские на братии мало сказывались: у монаха по уставу нет личной собственности, едим и пьем за общим столом пищу самую простую...

— И все же монастырь, как говорят, с кухни строится... Вот мы и подошли к вопросу, ради которого явились к вам. — Председатель взглянул поочередно на насторожившихся мона­хов. — Надеюсь, вы следите за событиями в стране и знаете, что жестокий неурожай поразил земли Поволжья...

— Свят господь наш, — сказал игумен, — он даст день, даст и пищу.

— Бог терпел и нам велел, — подхватил казначей. — А голод — за грехи. И призвание наше на сей день — молиться, чтобы исторгнуть прощение согрешившей земле, звать народ к покаянию.

— За грехи, говорите? — недобрым голосом отозвался председатель. — Уж не то ли вы грехом считаете, что народ дал но шапке царю?

Его тронул за локоть Гольцов:

— Ефрем Григорьевич...

Лоуа насупился. Ненадолго наступило тяжелое молчание, которое нарушил Гольцов:

— Для ликвидации голода в Поволжье организована Центральная комиссия помощи голодающим — ПОМГОЛ. Я — ее представитель в Абхазии. Комиссией организован сбор пожертвований в фонд помощи. Собранные продукты распреде­ляются среди голодающих, а на деньги покупается хлеб у нас в стране и за границей...

Лоуа плохо слушал. Хмуря лоб, вглядывался в лицо казначея: «Он или не он?» — задавал себе вопрос председатель.

И действительно, трудно было узнать в осанистом, благо­стном иеромонахе того тощего, долговязого, потерявшего от злости человеческий облик послушника. Как неистовство­вал он тогда! Было это пятнадцать лет назад. Крестьянское восстание в Гудаутах захлебнулось. И их, организаторов этого восстания, — Серго Орджоникидзе, его, Лоуа, тогда молодого партийца, и других — арестовали. Отправили этапом в Сухумскую тюрьму. По дороге на ночлег разместили в подвале брошенного монастырского строения.

Услышав, что привели политических, сбежалась монастыр­ская братия, бросив все дела и молитвы. Обступили тесным кольцом, оттеснили конвой. Зверея на глазах, выкрикивали ругательства, наскакивали с кулаками, рвали одежду, плевали в лица...

Особенно бесчинствовал долговязый монах — собратья в криках повторяли его имя: Евлогий. А он, заходясь в нена­висти, призывал ослепить «слуг сатанинских». И шло к тому, если бы кто-то из арестованных не выкрикнул: «Разве этому вас учит Евангелие?!» — и тем внес разлад в доселе единую в своей злобе толпу. Конвой с трудом выпроводил из подвала осата­невших монахов[19].

От воспоминаний у Лоуа по спине пробежал неприятный холодок. Он еще раз остро взглянул на казначея, подумал: «Он, он! Ишь разъелся на монастырских хлебах! Глаза тусклые, бесцветные, в лице что-то хищное... Чекистов не мешает предупредить».

А Гольцов тем временем говорил:

— ...Заводы и учреждения открывают на свои средства детские дома для детей, вывезенных из Поволжья, оборудуют бесплатные столовые и больницы в голодных районах.

И опять почему-то ответил не игумен, а казначей:

— Гражданин уполномоченный, всецело разделяю вашу заботу, но скажу: ведь голой овцы не стригут. Председатель местной власти изволит знать, что государством у нас отобрано более двух третей хозяйства. Доходов имеем ровно столько, сколько нужно, чтобы содержать братию. Все-таки могу вам сообщить, что мы решили организовать тарелочный сбор[20] в пользу голодающих.

— Но это же значит опять с простого народа возьмете, — мягко возразил Гольцов. — Неужели монастырь не располагает средствами, чтобы внести ощутимую лепту?

— Не скупитесь, благочестивые отцы, — вмешался Лоуа, — ведь дело идет о жизни и смерти ближних ваших. Рука дающего да не оскудеет: вспомните, немалые суммы жертвовали и царю, и Временному правительству.

— Цари брали, да давали, — негромко произнес настоятель. Председатель не сдержался, вспыхнул:

— Да, давали! И цари, и князья, и помещики... Им лег­ко было жертвовать на церковь добро, награбленное у на­рода.

— Суесловие все... Чужие деньги считать — не разбога­теть, — промолвил Евлогий.

— Неприятное дело, а приходится.