Пещера Рыжего монаха

Василид даже подумал, что он опять задремал. Но вдохновленный воспоминаниями, игумен заговорил вновь с па­фосом, проникновенностью, которые за многие годы составили ему в крае славу непревзойденного проповедника:

— Глаза страшатся, а руки делают. Расчищали землю: рубили лес, корчевали пни. В болотистых местах рыли канавы. На отвоеванных участках поднимали пашню, сажали сады. Паломники стекались со всех концов земли русской, чтобы приобщиться к благодати. А в 1888 году сам государь император Александр III с августейшей семьей удостоили монастырь своим посещением.

Чтобы лицезреть государя, в монастырь съехались лица высших сословий, белое и черное духовенство со всей Абхазии. Надо было чем-то угощать нежданных гостей. А чем прикажешь, если их добрая тысяча собралась? И представь: волны начали прибивать к берегу оглушенную штормом рыбу. Ее оказалось двадцать пудов! Это ли не чудо божье?!

Из почтения к старцу мальчик подивился вслух, а про себя подумал: «Эко, чудо! Шторм всегда выбрасывает рыбу на берег».

Игумен продолжал:

— Но не забывали мы и главного нашего назначения — словом и делом распространяли веру христову среди туземцев. Заботами нашими была создана монастырская школа, где изучали азы христианства отроки абхазцев.

Василид слушал рассеянно, но тут вставил слово:

— Вот, наверно, хорошо-то было — не скучно!

— Знаю, нелегко тебе одному. Но крепись: дух твой, приобщенный с младенчества к иноческой[17] жизни, в дальней­шем укрепится, в молитвах и труде будет утешение находить.

— Легко ли, отче... Вот третьего дня хотел я со щенком поиграть, так отец Евлогий щенка ногой пнул, а меня прогнал.

Игумен нахмурился. Опять этот казначей! Мало того, что злобствует на всех — теперь и к отроку придирается, хоть знает, что благоволит к нему настоятель. Но вслух сказал:

— Отец Евлогий строгих правил... Будь благочестив и кроток, никто тебя не упрекнет.

Василид давно приметил, что настоятель и сам недолюблива­ет казначея, но почему-то предпочитает не выказывать этого.

— Рисовать люблю, — вздохнул Василид, — коней, зверей разных. Да много ли нарисуешь, когда красок, кисточек нет...

— Ладно, что надо для рисования — раздобуду. Когда в город поеду, напомни. Только отцу Евлогию про то не говори. — Он легонько толкнул в бок мальчика: — Ишь, по­стрел, разжалобил старика...

Зной подступал к обители; утренние краски стали выцветать.

В дальнем конце аллеи показалась тучная фигура иеродиа­кона Космы. Не дойдя шагов пяти, он, по обычаю, низко поклонился игумену, произнес сквозь одышку:

— Прости, владыко, что беспокою. Дело важное: пришел в обитель председатель здешнего ревкома, просит тебя, владыко, принять его. С ним еще какой-то из руководящих... с портфе­лем.

Вот это новость! Игумен давно искал повода познакомиться с главой местной власти, а тот, гляди, и сам пожаловал в монастырь. С добром ли только?

Словно отвечая его мыслям, брат Косма добавил:

— Пока пожелали осмотреть нашу гостиницу.

— Ах, господи! К чему бы это?

Чтобы скрыть подступившее волнение, отец Георгий с наро­читой медлительностью стал надевать клобук, застегивать рясу. Монах ждал в почтительной позе.

— Ступай, — обратился к нему игумен, — разыщи отца казначея, пусть незамедлительно идет ко мне. — Потом обернул­ся к Василиду: — Идем, сыне, поможешь мне переоблачиться.

Башенные монастырские часы начали бить полдень. И под звук их ударов настоятель пошел по аллее.

Полчаса спустя монах открыл перед посетителями дверь в настоятельские покои. Сначала пришедшие оказались в келей­ной. Свет сюда попадал лишь через маленькое, подобно тюремному, окошко в следующей двери; было сумрачно, и Лоуа не сразу разглядел в углу комнаты мальчика в одежде по­слушника. Тот поднялся с лавки и молча поклонился вошедшим. Был он мал, тщедушен, и лицо, оттеняемое черной скуфейкой, казалось бескровным.

Жалостливое чувство подкатило к сердцу председателя, точно он увидел себя в этом иноке.

Монах распахнул вторую дверь. В приемной было просторно; три спаренных окна давали много света; прохладный воздух благоухал смирной и лавандой. Дальний угол занимал богатый иконостас. Под ним во главе длинного дубового стола восседал настоятель. На фоне мерцающей позолоты окладов его фигура казалась внушительной, величавой, а лицо — спокойное, в орео­ле седых волос — располагало к себе.

Поодаль стоял еще один монах.

При появлении посетителей игумен вышел из-за стола.

— Во имя господа нашего приветствую вас, любезные!

Лоуа церемонно склонил голову и произнес:

— Рады видеть вас, отец Георгий, в добром здравии. Мир вам! Давно собирался навестить вашу обитель, да все недосуг было.

Игумен сделал жест в сторону монаха:

— Отец казначей иеромонах[18] Евлогий. Если вы не против, он будет присутствовать при нашей беседе.

«Очень кстати», — усмехнулся про себя председатель, огля­дывая высокого осанистого монаха и обмениваясь с ним поклоном.

Настоятель пригласил прибывших сесть и сам опустился в кресло; Лоуа и Гольцов сели справа от него на стулья с высокими резными спинками.