Пеший камикадзе, или Уцелевший

Рассвет за окном был перламутровый, без малейшего намёка на золотой, а небо — сизым от смога, будто стиранная тысячу и один раз простынь. Катя решительно поднялась с постели, чтобы привести себя и свои мысли в порядок, принять душ и накопить достаточно смелости, чтобы позвонить генералу первой, не дожидаясь его и не тратя напрасно моральных сил и энергии.

Пока Москва с рассвета томилась от утреннего зноя как в духовке на сорока градусах, в девятистах пятидесяти километрах от неё, в Донецке, в доме по улице Взлётной под номером одиннадцать с литерой «А», известном в ополченских кругах как «Девятка», в квартире с прокуренными потолками и пожелтевшими обоями на стенах пробудился от тяжёлого сна Вася Шлыков. Он открыл глаза и пошевелил жёваным, будто смятая салфетка, прилипшим к нёбу языком. После вчерашнего застолья во рту стояла сухость, какая бывает прохладной осенью в пустыне Сахара, а запах — будто во роту забыли сто пар нестиранных носков. Шлыков на удачу спустил руку и нащупал под кроватью бутылку с водой, пустив по высохшему руслу жадный бурлящий поток животворящей влаги. Отдышавшись, он с благодарностью вспомнил вчерашний вечер, но не ту его часть, где привычно отмечали закат очередного дня, а тот, что увенчался благородным отмщением и неплохими трофеями. На какое — то мгновение Васе представилось, будто он нашёл клад и теперь решал, что с ним делать — прикарманить целиком или вернуть за процент государству, а затем он вспомнил человека, которому отомстил. Он поморщился, представив, как тот лежит в нише мёртвый, вспученный от жары, испускающий трупный яд и быстро, пока не стошнило, отогнал от себя видение.

«Мы свершили месть, а месть — есть справедливость, — объяснил он себе. — Только благородные сердцем и сильные духом люди, не безрассудные, но жестокие могут вершить этот нелёгкий суд — мстить во имя добра, во имя чести! Калеке ещё повезло, — с глумливой усмешкой подумал Шлыков. — План наказания вообще был — расчленить его на кусочки. Времени бы много не заняло — его и так была только половина. — В своём состоянии Шлыков никак не мог вспомнить, за что он мстил калеке, кажется, этого требовал его темперамент, но он никак не мог объяснить свой выбор, свою ненависть и избранный способ возмездия.

С ранней юности Василий Шлыков не проявлял уважения к другим людям. За что их было уважать? И хотя они не сделали ему ничего плохого, люди не сделали для него и ничего хорошего. Он, конечно, и сам не слыл человеком, влияющим на мировой порядок, расстановку геополитических сил в мире или финансово — экономический рынок, он даже в деревне, в которой жил ни на что особенно не влиял, а в городе, куда перебрался в поисках заработка, скрываясь от районного военкома, и вовсе растворился. Потерялся. Работы в городе для Василия не было. Он и не умел ничего. В деревне со своим стариком он разводил домашнюю живность, свиней и птицу, но та постоянно дохла, потому что не любил Вася скотину. Со временем старик стал совсем слаб, а Вася к семейному делу равнодушен, оттого скотина вся передохла. Ну почти, оттого. Особое удовольствие доставляло Василию рубить курам головы, злясь на свою жизнь и на всех вокруг. А в остальном — не по душе ему было это дело.

К тридцати годам Вася так и не нашёл занятия. Работал то там, то здесь — грузчиком, разнорабочим, слесарем в ЖКХ и подсобником. Время от времени, с собутыльниками, по мелочи подворовывая. А этим летом в город пришла война и Василий вступил в один из отрядов самообороны Донецка. Ему выдали форму, ботинки, обещали платить денежное довольствие и выдать оружие, но пока не дали. Зато, наделили подобием власти, узаконенной в ряде положений о военном времени. Тут — то Василий и проникся особой идеологией, подпитанной соответствующей обстановкой, которая расцвела, как в известной песне, буйным цветом малина. Всё это Василию было по душе: одевают, обувают, денег обещают, при этом ни черта не делаешь. А ещё дадут оружие и, того гляди, денег станет побольше, еда побогаче.

«Диво — дивное, а не работа», — подумал Шлыков и поднялся с постели.

На поиски Суслова он отправился в соседнюю квартиру, где тот обитал, но Суслова в ней не оказалось. Разгуливая по соседям, нашёл того на чужом диване полуголого и в стельку пьяного.

— Ас, вставай, — сказал он, — надо идти.

— Куда? — простонал Суслов.

— Человека из тебя будем делать.

— Какого?

— Какого — какого? Богатого.

— Зачем?

— Затем, чтобы ты на деле почувствовал ветер перемен и наконец понял, ради чего мы здесь.

— И ради чего? — подобрав слюни с сырой подушки, спросил Суслов.

— «Кто был ничем, тот станет всем», слыхал? Это наш девиз. Ради этого вся эта война замышлялась. Ты разве ещё не понял? Мы здесь за этим.

— Откуда это?

— Что?

— Ну, эти слова: «кто был ничем, тот станет всем»… Что — то знакомое? Гимн, что ли?

— Баран, ты, безмозглый, Ас. Это «Интернационал»!

— А? Тот, который Ленин в ссылке сочинил?

— Ну, а кто ещё? Конечно, он.