Пеший камикадзе, или Уцелевший

Пожалуй, единственный способ убедиться в этом был увидеть обстановку своими глазами, но для этого требовалось проделать отверстие в том, что было на голове. Бис принялся шарпать головой о стену, как о наждак, двигая головой вправо — влево, обдирая то, что плотно прилегало к лицу. Первыми от этих действий и довольно скоро утомились совсем невыносливые мышцы шеи. А между тем — в минуты отдыха — дабы не бездействовать, Егор шевелил рукой и напрягал ягодицы, чтобы разогнать кровь, которая застаивалась в скрученной ноге. В конце концов он стал рычал от усталости во время каждого действии, будто работал мотор. Это было совершенно идиотское занятие — рычать от бессилия и беспомощности, растратив и на это оставшиеся силы. К тому же, никаким образом отверстие на уровне глаза не решало задачи по освобождению и это Егор тоже понимал. Оно лишь позволяло увидеть собственное погребение заживо внутри чего — то очень узкого. Но, до тех пор, пока желание увидеть белый свет питалось знанием весьма любопытных и счастливых литературных историй, первых, пришедших Егору на память — про Эдмонда Дантеса Александра Дюма и Энди Дюфрейна Стивена Кинга, оказавшихся в схожих ситуациях, Егор решил ни за что не прекращать своих попыток.

«Это не случится быстро и это не будет легко, — успокаивал он себя. — Может быть, его предшественники были чуточку сильнее и лучше подготовлены? Совершенно точно они были с руками и ногами и их не скручивали скотчем… Им несказанно повезло, что скотч тогда ещё не придумали! А быть может, они были просто вымыслом авторов?»

Но Егор об этом думать не хотел. Ни о чём другом он и думать не мог, кроме этой чёртовой дырке на уровне глаза. Он совершенно озверел, дошёл до исступления и поклялся — либо добиться своего, либо расшибить голову об эту крепкую стену.

…К вечеру он уже не мог пошевелить и головой, постепенно утратив интерес к каждому из занятий, не столько ощущая тщетность своих попыток, сколько невыносимую боль в области разбитого глаза, где лента, казалось, не уступила, а глазница и скула горели, будто он стёр их до белых костей черепа. Ногу он тоже уже перестал ощущать.

В полночь, во время очередной попытки перетереть несколько слоёв клейкой ленты поверх вонючей ткани, Егор наткнулся, как показалось, на арматуру, торчащую из стены. Она оказалась у самого потолка, в месте, куда приходилось тянуть голову, которая с трудом шевелилась на истощённой шее. Длинна арматуры была от силы миллиметров десять, но — это было уже что — то. К двум часам ночи Егор сумел проделать в мешке отверстие, притом порвал веко и едва не лишился глаза. Правда, снаружи было темно, и он опрометчиво решил, что отверстие не в том месте или слишком маленькое, чтобы через него хоть что — то разглядеть. И — продолжил. В три ночи, не добившись сколько — нибудь значимого результата и совершенно выбившись из сил, он затих. Вокруг по — прежнему была темень, и Егор ощутил всю безысходность. Он вдруг отчётливо осознал, что никакой это не дымоход и уж точно не автопокрышка. Он застрял в торпедном отсеке японской подлодки, которая готовилась поразить американский эсминец в бухте Гавайских островов торпедой со смертником, но что — то нарушило планы и торпеду не выпустили, заперев её вместе с воином — камикадзе в торпедной трубе, которую заполняла ледяная вода океана, вытесняя оставшийся воздух. Ужасно хотелось пить, но единственную жидкость, которая была, Егор выпустил в собственные штаны несколькими часами ранее и сильное обезвоживание, обернулось дурными мыслями и видениями, ослабив разум и всякую надежду. Он понял, что чудесного спасения не случиться.

«Сколько, интересно, уже времени? Что сейчас: день или, может, уже ночь? Денёк выдался тот ещё, каким — то бесконечно длинным. Столько времени ушло на то, чтобы проделать дыру в забрале, через которое всё равно ничего не видать! Но! Но, но, но… но… Это ещё не всё… не всё… не конец! Не всё, на что я способен! Сражение не проиграно, нет, предстоит долгое, долгое — долгое… долгое противостояние», — Бис прикрыл глаза и мгновенно уснул, по — настоящему тяжёлым и крепким, как зелёный орех, сном.

Этой ночью в Москве было душно. Катя легла спать как в обычно в десять, но так и не смогла уснуть. Пару часов она тревожно моргала, не понимая тревоги, накрыв глаза смоченным в холодной воде полотенцем. А остаток ночи ворочалась с боку на бок и уснула уже под утро. Это была обычная ночь с субботы на воскресение — никаких планов на утро, никаких важных дел в течение дня. Она ждала звонка генерала Рябинина, а до этого времени старалась не беспокоиться по надуманным предлогам. У неё не щемило сердце за мужа и не было пугающих предчувствий, ничего такого. В соседней комнате, возбуждённый за день, во сне громко разговаривал сын, что случалось довольно часто, а в остальном всё было, как всегда. Но в шесть сорок утра её глаза неожиданно открылись.