Пеший камикадзе, или Уцелевший

Суслов пьяно улыбнулся своему поразительно тонкому уму и принялся мычать мотив без слов. Затем изменился в лице, будто съел какую горечь и тихо заскулил.

— Штык, Штычок, что мы натворили? Что наделали? Что натворили, а?

— Заткнись дурак! — перешёл Штык на шёпот. — Залепи дуло.

— Мы же ни за что человека убили.

— Я тебя сейчас сам убью!

— Но это же правда?

— Заткнись! Подбери сопли. Собирайся. Бери протезы и на выход.

— Я их спрятал подальше отсюда…

— Где спрятал, дубина?

— В частном секторе, в заброшенном доме… Я место пометил. Только давай не сегодня, а? Давай, завтра? Сегодня мне совсем херово, — Суслов говорил о чувствах, но Вася понял — речь о попойке.

— Ладно, давай завтра. Никто им ноги не приделает пока они там?

— Кто ногам может ноги приделать, разве что калека какой? — сказал Ас.

— Это юмор такой? Смешно… Да, это да, — едко заметил Штык. — А ты оказывается с чувством юмора, — хлопнул он его по плечу.

— Я не смеюсь, Штык.

В девятистах пятидесяти восьми километрах от Донецка и в тысяче семидесяти пяти километрах от Ростова в руке генерала Рябинина зазвонил телефон. Звонила Катя. Рябинин не хотел отвечать, но поступить так не мог. Владимир Лукич с сожалением признался, что никакой информации у него не появилось. Весь вечер Владимир Лукич ждал от Егора звонка, волновался, боялся пропустить, не смог уснуть, провёл бессонную ночь и теперь чувствовал себя разбитым. Он молча выслушал Катю и пообещал ей дозвониться до нужного человека, как только закончит разговор, и набрал Костю Ховрина.

Через три протяжных гудка в тысяче семидесяти пяти километрах от Москвы ему ответили. Звонок для Ховрина не был неожиданностью. Без лишних слов, поняв проблему, он предложил номер телефона комбата. Рябинин согласился. Ховрин продиктовал и повесил трубку. А спустя минуту на экране телефона Ходарёнка высветился неизвестный номер: Россия, Московская область. Комбат без раздумий ответил. В ходе разговора он припомнил о чём вчера его просил фээсбэшник Ховрин, и соврал, посетовав на нерадивых своих подчинённых, клятвенно пообещав разобраться в ситуации и в том, что выполнит просьбу генерала в тот же миг, как положит трубку, но вместо этого предложил генералу номер телефона Медведчука, командира роты, в которой служил Бис.

Егора разбудила муха, ползающая по лицу снаружи. Она перелетала с места на место, садилась на распухший глаз и, жадно потирая лапками, лакомилась слюной и кровью, пропитавшие материю. Правый глаз адски чесался. Собственно, не только глаз, но и всё лицо чудовищно распухло и чесалось, и, казалось, уже с трудом умещалось в мешке, крепко перетянутом клейкой лентой.

С трудом разлепив глаз, залитый кровью и жидкостью из мелких повреждённых кровеносных сосудов и межклеточных тканей, Бис беспорядочно заметался, сопротивляясь забытым в беспамятстве обстоятельствам своего заточения. Хватило трёх-четырёх секунд проморгать пелену и исправить расфокусировку. И около пяти на то, чтобы оглядеться — их оказалось достаточно, потому что осматривать было особенно нечего, повсюду был бетон и только далеко за головой — сколоченный деревянный щиток. Всё, что Егор увидел, его мозг моментально подверг сомнению, ведь у него уже сложилось представление происходящего — торпедный отсек японской подлодки императорского военно — морского флота, а до этого — закопчённый дымоход, а чуть раньше — подвал на ВАЗовской развилке в Ворошиловском районе, и всё это по причине того, что человек так устроен и очень часто видит то, что ожидает увидеть. Бис не был исключением. И мало чем отличался от других, разве что количеством рук и ног.

Ужасно хотелось всё растереть и расчесать, но рука непостижимым образом застряла за спиной и одеревенела. Как и прежде она была крепко связана и всё это время Бис пролежал на ней. Казалось, в пальцах не осталось ни капли крови и теперь они скрючились как мёртвые корни растения без воды. Но, это были не последние муки. О своём бедственном положении очень скоро напомнила голова, отметившись внезапным приступом острой боли, будто через неё пустили ток. Этот ток окончательно вырвал Егора из беспамятства.