Песнь Кали

О Мать моя,
Дочь Горы!
Мир есть боль,
Его бремя – нести прошлое,
Я никогда не голодаю, не испытываю жажды,
Поскольку царство его тщетно.

Розами усыпаны ноги ее,
Убежище, свободное от страха,
Смерть может прошептать: Я рядом,
Она и я встретимся, улыбаясь.

Служба закончилась неожиданно. Процессии не было. Один из капаликов взошел на невысокий помост у подножия статуи. Сейчас, когда мои глаза привыкли к темноте, я решил, что узнал этого человека. Он был важной персоной в Калькутте. Во всяком случае, раз уж лишь после нескольких месяцев жизни в Калькутте его лицо показалось мне знакомым, он не мог не быть важной персоной.

Священник говорил тихо. Шум воды почти полностью заглушал его голос. Говорил он о тайном обществе капаликов. «Многих призывают, – подчеркнул он, – но немногих избирают». Он сказал, что наше посвящение займет три года. При этих словах у меня дух перехватило, но Санджай лишь кивнул. Тогда я понял, что Санджай знал гораздо больше о процедуре посвящения, чем счел нужным мне рассказать.

«Многое попросят вас сделать, чтобы доказать вашу пригодность и веру в Кали, – мягко сказал священник. – Сейчас вы можете уйти, но стоит только ступить на Путь, как обратной дороги уже не будет».

Тогда наступила тишина. Я посмотрел на остальных посвящаемых. Ни один не шелохнулся. Я бы и ушел тогда…, ушел бы…, если бы Санджай не остался неподвижно стоять на месте, растянув плотно сжатые губы в бескровной улыбке. Ноги у меня налились тяжестью, и я не мог двинуться. Гулкие удары сердца отдавались в моих ребрах. Я едва дышал. Но я не ушел.

«Очень хорошо, – сказал священнослужитель Кали. – От вас потребуется исполнить две обязанности, прежде чем мы встретимся завтра в полночь. Первую вы можете завершить сейчас». С этими словами священник извлек из складок своего дхотти небольшой кинжал. Я услышал слабый вздох Санджая одновременно со своим. Мы все ввосьмером еще больше подтянулись, насторожились, встревожились. Но капалика лишь улыбнулся и провел лезвием по мягкой плоти своей ладони. Узкая полоска крови медленно набухала и казалась черной при свете свечей. Священник убрал нож и взял что-то, напоминавшее несколько травинок, из сжатого кулака трупа, лежавшего под ногами идола. Одну из этих травинок он поднял к свету. Затем он повернул пораненную руку ладонью вниз над травинкой. Отчетливо слышался звук капающей на каменный пол крови. На один конец этой трехдюймовой былинки упали несколько темно-красных слезинок. Тут же из темноты вышел еще один из капаликов, поднял все травинки и, повернувшись к нам спиной, приблизился к статуе.

Когда он отошел, тонкие былинки торчали из сжатого кулака богини Кали. Невозможно было определить, которая из одинаковых былинок помечена кровью священника.

«Можешь выйти, – сказал священник. Он указал на Санджая. – Подойди к богине. Получи свой дар от яграта».

К чести Санджая надо сказать, что колебался он лишь долю секунды. Он шагнул вперед. Казалось, богиня стала выше, когда Санджай задержался под простертой дланью. Как только Санджай протянул руку, распространился отвратительный запах, словно именно этой секунды дожидался повергнутый труп, чтобы выпустить газ разложения.

Санджай дотянулся, вытащил травинку и тут же зажал ее в ладонях. И лишь вернувшись в наш круг, он раскрыл сложенные чашечкой ладони и посмотрел на былинку. Она была чистой.

Следующим указали на тучного человека, стоявшего на противоположной стороне линии. У него заметно тряслись ноги, когда он подходил к богине. Он инстинктивно спрятал взятую им травинку точно так же, как и Санджай; точно так же, как делали все мы. Затем он поднял девственно чистую травинку. Облегчение читалось в каждой складке его жирного лица.

То же было и с третьим, который не смог подавить тихий судорожный вздох, когда заглянул в сложенные ладони и увидел там чистый стебель. То же и с четвертым, не удержавшимся от непроизвольного всхлипа, когда потянулся за четвертой травинкой. Глаза богини смотрели вниз. Красный язык, казалось, стал длиннее на несколько дюймов с того времени, как мы пришли сюда. Четвертая травинка оказалась чистой.

Меня выбрали пятым. Мне казалось, что я смотрю на себя откуда-то издалека, когда подходил к богине. Невозможно было не взглянуть ей в лицо, прежде чем потянуться вверх. Петля покачивалась. Пустые глазницы смотрели из хатванги. Стальное лезвие меча выглядело острым как бритва. Пока я там стоял, мне казалось, что от трупа исходит бульканье. Но скорее всего это была всего лишь вода, протекавшая прямо под нашими ногами.