Песнь Кали

«Мы должны были что-то делать, – повторил интерн. – Перебои с электричеством, сами знаете. А с этими собаками уже не получается делать так, как делалось многие годы. Вот мы и заплатили муниципальной корпорации за транспортировку и сегодня утром загрузили тридцать семь свеженьких из холодильника, чтобы отвезти в крематорий Ашутош. Откуда мы знали, что они пришлют открытый грузовик, а он застрянет в пробке на несколько часов?»

«И вправду!» – поддакнул Санджай и застрочил в блокноте.

«А потом, после того как груз был свален на территории крематория, там вдобавок оказалась праздничная толпа».

«Да-да, – вмешался я. – Сегодня начинается Кали-Луджа».

«Но откуда мы могли знать, что церемония соберет десять тысяч человек именно в этом месте сожжения?» – раздраженно спросил интерн.

Я не стал напоминать ему, что Кали – богиня всех мест сожжения и мест смерти, включая даже поля битв и неиндуистские кладбища.

«Вы знаете, сколько времени занимает полное и пристойное сожжение, даже на новых электропечах, что появились в городе?» – спросил интерн.

«Два часа, – ответил он сам себе. – Два часа на каждого».

«И что же случилось с этими телами?» – спросил Санджай с таким видом, будто данный предмет его не очень интересовал. День был уже в самом разгаре. До полуночи оставалось десять часов.

«Ох уж эти жалобы! – простонал врач. – Несколько богомольцев упали в обморок. Сегодня утром было очень жарко. Но нам пришлось так и оставить большую часть.

Водители отказались возвращаться сюда или в морг Сассун с полным грузом в дневном потоке машин».

«Благодарю вас, – сказал Санджай и пожал врачу руку. – Наши читатели будут рады узнать точку зрения больницы. Да, кстати, а сторож останется здесь с наступлением темноты»

Санджай кивком показал на дремавшего старика.

«Да-да, – торопливо ответил вспотевший интерн. – Что бы ни случилось. Эй!»

Он закричал и нагнулся за камнем, чтобы бросить в слюнявую собаку, тащившую что-то большое в кусты.

На территорию крематория Ашутош мы приехали в десять вечера. Санджай договорился насчет фургончика «премьер», который нищие использовали, чтобы развозить и собирать своих изувеченных подопечных. Тесный отсек сзади не имел окон, и из него очень дурно пахло.

Я и не знал раньше, что Санджай умеет водить. После поездки без всяких правил, с неумолкающим клаксоном, мигающими фарами, перескакиваниями из ряда в ряд я продолжал в этом сомневаться.

Ворота на территорию крематория были заперты, но мы пробрались туда через прилегавшую к ней прачечную зону. Вода уже не текла по открытым трубам, бетонные плиты и корыта были свободны от стирки, а работники из касты стиральщиков разошлись с наступлением темноты. Крематорий отделялся от прачечной каменной стеной, но, в отличие от многих стен в городе, на этой не было ни битого стекла, ни бритвенных лезвий, что позволило преодолеть ее без особого труда.

Оказавшись на той стороне, мы почувствовали некоторую неуверенность. Звезд не было, но луна еще не взошла. Было очень темно. Покрытые жестью павильоны крематория смотрелись серыми силуэтами на фоне ночного неба. Ближе к основным воротам виднелась еще одна тень: высокая, огромная платформа со сводом, установленная на гигантских деревянных колесах.

«Колесница ботов для Кали-Пудмса», – прошептал Санджай.

Наружную раму закрыли жестяными заслонками, но мы оба знали, что внутри прячется нечто огромное, злое, четырехрукое. Подобная праздничная статуя редко считалась жагратой, но кто знал, какую мощь она могла приобретать ночью, в одиночестве, в обители смерти?

«Сюда», – прошептал Санджай и направился к самому большому павильону, ближайшему от кругового проезда. Мы миновали поленницы дров – топливо для денежных семей – и кучки сушеных коровьих лепешек, – предназначавшихся для более скромной кремации. Павильон без крыши для похоронного оркестра выглядел при свете звезд пустой серой пластиной. Мне показалось, что это плита из морга, поджидающая труп какого-то огромного божества. Я нервно оглянулся на закрытую колесницу богов.

«Здесь», – сказал Санджай.

Они лежали неровными рядами. Если бы светила луна, то тень от колесницы падала бы прямо на них. Я шагнул в их сторону и отвернулся.

«Ох, – произнес я. – Завтра я сожгу свою одежду».

Можно себе представить, каково пришлось толпе при дневной жаре.

«Молись, чтобы завтра вообще наступило», – прошипел Санджай и стал перешагивать через разбросанные фигуры. Некоторые из них были прикрыты брезентом или одеялами. Большинство лежали под открытым небом. Глаза у меня привыкли к слабому свету звезд, и я смог различать бледные отсветы и белое свечение костей, освободившихся от плоти. То здесь, то там над не имевшей четких очертаний кучей торчала скрюченная конечность. Я вспомнил руку, которая, казалось, схватила меня за ногу возле больницы, и содрогнулся.