Песнь Кали

«А, – выдохнул Санджай. – Утопленник». Как бы в подтверждение слов Санджая, до нас донесся мерзкий запах речной тины, а в одной из черных глазниц появилось нечто, напоминающее слизня. Блестящие щупальца потрогали ночной воздух и спрятались в тень. Я почувствовал шевеление множества других существ в этой разбухшей массе.

Прижавшись спиной к стенке фургона, я заскользил к задней дверце. Я бы протиснулся мимо Санджая и убежал в гостеприимную темноту, но он загородил мне дорогу, впихнул обратно в тесный кузов, где лежало тело.

«Возьми его», – велел Санджай.

Я смотрел на него. Упавший фонарь отбрасывал между нами невообразимые тени. Я мог только смотреть.

«Возьми его, Джайяпракеш. До начала церемонии осталось меньше двух минут. Возьми его».

Я мог бы наброситься тогда на Санджая. Я бы с радостью душил его, пока остатки жизни не вылетели бы с хрипом из его лживой глотки. Но тут я увидел пистолет. Он появился у него в руке, как пальма внезапно появляется из цветка лотоса у искусного бродячего фокусника. Пистолет был небольшим. Он выглядел совсем маленьким, чтобы быть настоящим. Но он был. Я в этом не сомневался. А черное отверстие ствола метило прямо между моих глаз.

«Возьми его».

Ничто на свете не могло заставить меня взять то, что лежало на полу за моей спиной. Ничто, кроме абсолютной уверенности в том, что через три секунды я буду мертвым, если не подчинюсь. Мертвым. Как то, что в фургоне. Лежать с ним. На нем. Вместе с ним.

Опустившись на колени, я поставил фонарь, пока из него все не вылилось или он не поджег саван, и засунул руки под труп. Казалось, он поощряет мои объятия. Одна рука скользнула по моему боку, словно в робком прикосновении застенчивого любовника. Мои пальцы глубоко погрузились в белую ткань. Плоть была прохладной и упругой, и я не сомневался, что в любую секунду мои пальцы прорвут ее. Бескостные существа ползали и шевелились внутри, пока я пятился из фургона и нащупывал ногой землю. Моя ноша навалилась на меня, и на секунду я почувствовал ужасную уверенность в том, что труп превратится в жидкость и окатит меня как сырая речная глина.

Я поднял лицо к ночному небу и побрел вперед. У меня за спиной Санджай взвалил на плечи свой хладный груз и последовал за мной в храм капаликов.

Глава 8

«Sa etan рапса pasun apasyat – purusam, asvam, gain, avim, ajam… Purusam prathaman alabhate, puruso hi prathamah pasunamm…»

Мы пели священные слова из «Сатапатха Брахмана». «И последовательность жертв будет такова…, сначала человек, потом лошадь, бык, баран и козел… Человек идет прежде животных и более всего угоден богам…»

Мы опустились в темноте на колени перед жаграта Кали. Нас одели в простые белые дхотти. Наши ноги оставались босыми. Лбы наши были помечены. Мы, семеро посвящаемых, стоя на коленях, плотным полукольцом окружали богиню. За нами дугой стояли свечи и внешний круг капаликов. Перед нами лежали тела, принесенные нами же в качестве жертв. На животе каждого из трупов священник капаликов поместил маленький белый череп. Черепа были человеческими, слишком маленькими, чтобы принадлежать взрослым. Пустые глазницы смотрели на нас так же пристально, как и голодные паза богини.

Мир есть боль,
О, ужасная супруга Шивы,
Ты поглощаешь плоть.

Голова восьмого кандидата по-прежнему свисала из руки Кали, но теперь юное лицо было белым как мел, а губы раздвинулись в мертвом оскале. Тело, однако, исчезло со своего места у подножия идола, и нога богини в браслетах поднималась над пустым пространством.

О, ужасная супруга Шивы,
Твой язык пьет кровь,
О, темная Мать! О, обнаженная Мать!

Я почти ничего не чувствовал, когда опустился там на колени. У меня в голове эхом отдавались слова Санджая. Надо было использовать тебя. Я был провинциальным глупцом. Хуже того, я был провинциальным глупцом, который уже никогда не сможет вернуться к себе домой, в провинцию. Чем бы ни закончилась эта ночь, я знал, что простые радости жизни в ан гуде навсегда остались в прошлом.

О, возлюбленная Шивы,
Мир есть боль.

Храм погрузился в тишину. Мы закрыли глаза в дхьяна, глубочайшем сосредоточении, возможном лишь в присутствии жаграта. Вторглись звуки. Река нашептывала полуразличимые слоги. Что-то скользнуло по полу рядом с моей босой ступней. Я не чувствовал ничего. Я не думал ни о чем. Открыв глаза, я увидел, что темно-красный язык статуи высунулся еще дальше из разверстого рта. Ничто не удивляло меня.

Другие капалики вышли вперед, и перед каждым из нас очутилось по священнику. Они опустились перед нами на колени, глядя на нас поверх принесенных нами кощунственных алтарей. Моим Брахманом оказался человек с добрым лицом. Наверное, какой-нибудь банкир. Кто-то из тех, кто привык улыбаться людям ради денег.