Песнь Кали

О, Кали,
О, Ужасная,
О, Чиннамаста,
Ты, которая обезглавлена,
О, Ганди,
Неистовейший из Воплощений,
О, Камаски,
Пожиратель Душ,
Услышь нашу молитву,
О, Ужасная Супруга Шивы.

Мой священник поднял мою правую руку и повернул ее ладонью вверх, словно собирался предсказывать мне судьбу. Другой рукой он забрался в свободные складки своего дхотти. Когда он вынул оттуда руку, в ней блеснула острая сталь.

Главный священник приложился лбом к поднятой ступне богини. Голос его звучал очень тихо:

«Богине будет приятно получить вашу плоть с кровью».

Все остальные священники двигались синхронно… По нашим; ладоням скользнули клинки, словно капалики, строгали бамбук. Толстый кусок мясистой части моей ладони ровно отделился и скользнул по лезвию. Мы все судорожно вздохнули, но лишь толстяк закричал от боли.

«Ты, которая радуется жертвенному мясу, о, Великая Богиня. Прими кровь этого человека и плоть его».

Эти слова не были новыми для меня. Каждый год в октябре я слышал их во время скромного празднования Кали Пуджи в нашей деревне. Каждый бенгальский ребенок знает эту молитву. Но жертвоприношение всегда было лишь символическим. Ни разу не видел я, чтобы брахман поднимал в руке розовый кусок моего мяса, а затем наклонялся, чтобы вложить его в зияющий рот трупа.

Затем примирительно улыбающийся человечек напротив меня взял мою пораненную руку и повернул ее ладонью вниз. Капалики в темноте позади нас начали абсолютно слаженно распевать священнейшие из мантр Гайатри, в то время как темные капли медленно и увесисто падали на белую кожу утопленника перед моими коленями.

Мантра закончилась, и мой банкир-священник ловко достал из своих одежд белую тряпку и перевязал мне руку. Я молился богине о скорейшем завершении церемонии. Внезапно нахлынули тошнота и слабость. Руки у меня, затряслись, и я испугался потерять сознание. Толстяк через три человека от меня лишился чувств и повалился на холодную грудь беззубой старухи, которую он принес. Священник, не обратив на него внимания, удалился в темноту вместе с остальными.

Прошу тебя, богиня, пусть это закончится, молился я.

Но оно не заканчивалось. Пока.

Первый брахман поднял голову от ступни жаграта и повернулся к нам. Он медленно обошел наш полукруг, словно осматривая тела, принесенные нами в качестве жертв. Передо мной он задержался. Я не мог поднять глаз чтобы встретиться с ним взглядом. Я не сомневался, что труп утопленника будет сочтен негодным. Даже сейчас я ощущал вонь речного ила и гниения, словно из его утробы исходило дурное дыхание. Но через секунду священник в тишине двинулся дальше. Осмотрев жертву Санджая, он пошел дальше, вдоль линии.

Я украдкой скосил глаза, чтобы увидеть, как священник босой ногой грубо сталкивает тушу толстяка с его холодной подушки. Выскочил другой капалика и торопливо поставил детский череп обратно на ввалившийся живот трупа. Толстяк лежал без сознания рядом со своей каргой. Они напоминали невероятных любовников, вырванных из объятий друг дружки. Мало кто из нас сомневался в том, чья голова будет свисать следующей в руке темной богини.

Справиться со своей дрожью мне удалось лишь к тому моменту, когда передо мной снова возник священник. На этот раз он щелкнул пальцами, и к нему подошли трое капаликов. Я ощутил почти отчаянное желание Санджая отодвинуться от меня подальше. Сам я мало что чувствовал. Великий холод растекался по моему телу; охлаждая мои трепещущие руки, уничтожая мой страх и опустошая мой рассудок. Я мог бы громко рассмеяться, когда капалики наклонились ко мне. Но предпочел этого не делать.

Нежно, почти с любовью, они подняли раздувшуюся кучу, которая была трупом, и отнесли ее к плите у ног идола. Затем они жестом пригласили меня присоединиться к ним.

Последующие несколько минут остались в моей памяти точно обрывки снов. Я помню, как вместе с капаликами опустился на колени перед бесформенным мертвецом. Кажется, мы декламировали Пуруша-Сукту из десятой мандалы «Ригведы». Остальные вышли из теней, неся ведра с водой, чтобы обмыть разлагающуюся плоть моего приношения. Помню, мне показалась смешной мысль обмыть того, который уже и так столько времени пролежал в воде. Я не смеялся.

Главный священник вынул травинку, все еще помеченную запекшейся кровью, решившей накануне судьбу юного кандидата. Священник макнул былинку в чашу с черной сажей и нарисовал полуокружности над отверстиями, которые когда-то были глазами трупа, смотревшими на мир. Мне приходилось видеть схожие священные знаки, и снова я поборол в себе желание хихикнуть, сообразив, что так, должно быть, обозначаются веки. Во время церемоний в нашей деревне глаза традиционно рисовались глиной.