Песнь Кали

Подошли другие, чтобы положить на лоб траву и цветы. Высокая и страшная статуя Кали смотрела вниз, пока мы 108 раз читали основные мула-мантри. И снова вперед вышел священник, на этот раз, чтобы дотронуться до каждой из конечностей и поместить свой большой палец на распухшей белой плоти в том месте, где когда-то билось сердце. Затем мы хором произнесли разновидность ведической мантры, заканчивавшейся словами: «Ом, да наделит тебя Вишну детородными органами, да придаст Тваста тебе форму, пусть Праджапати даст тебе семя, да получит Кали твое семя».

Снова в темноте прозвучал хор, распевавший священнейшую из Вед, «Гайатри Мантру». И тогда могучий шум и мощный ветер заполнили храм. На краткий миг я почти уверился, что это поднимаются воды реки, чтобы поглотить всех нас.

Ветер был по-настоящему холодным. Он с шумом пронесся по храму, растрепал нам волосы, раздул белую ткань наших доходили и загасил большинство свечей, стоявших рядами позади нас. Насколько я помню, абсолютной темноты в храме не было. Некоторые свечи, язычки которых заплясали от этого сверхъестественного дуновения, продолжали гореть. Но даже если свет и оставался – каким бы он ни был, – я не могу объяснить случившееся потом.

Я не шевелился. Так и стоял на коленях меньше чем в четырех футах от божества и его помазанной жертвы. Не уловил я и никакого другого движения, кроме нескольких капаликов у нас за спиной, чиркавших спичками, чтобы снова зажечь погасшие свечи. Это заняло всего несколько секунд. Затем ветер стих, звук пропал, а жаграта Кали вновь осветилась снизу.

Труп изменился.

Плоть по-прежнему оставалась мертвенно-бледной, но теперь ступня Кали опустилась на тело, принадлежавшее, как стало очевидно, мужчине. Оно было обнаженным, как и раньше – с цветами, разбросанными по лбу, сажей, размазанной над глазами, но на том месте, где за несколько секунд до этого виднелась лишь гнойная пустота, теперь лежал дряблый член. Лицо еще не обрело формы – на нем по-прежнему не было ни губ, ни век, ни носа, – но в его разложенном выражении угадывалось нечто человеческое. Выемки на лице теперь заполнились глазами. Открытые язвы покрывали белую кожу, но осколки костей уже не торчали.

Я зажмурился и вознес молитву без слов – какому божеству, не помню. Судорожный вздох Санджая заставил меня снова открыть глаза.

Труп дышал. Воздух со свистом прошел через открытый рот, и грудь мертвеца поднялась раз, другой, а потом с хрипом заколыхалась в стесненном ритме. Вдруг тело одним плавным движением приняло сидячее положение. Медленно, в высшей степени благоговейно, оно поцеловало безгубым ртом подошву ступни Кали. Затем оно вытащило ноги из-под основания статуи и, пошатываясь, встало. Лицо повернулось прямо на меня, и я разглядел щели влажной плоти там, где когда-то был нос. Оно шагнуло вперед.

Я не мог отвести взгляда, пока высокая фигура деревянной походкой преодолевала три шага, разделявшие нас. Оно нависло надо мной, закрыв богиню, кроме ее удлиненного лица, выглядывавшего из-за его плеча. Дышало оно с трудом, словно его легкие по-прежнему были заполнены водой. И действительно, когда при ходьбе челюсть этого создания чуть отвисла, вода хлынула из открытого рта и потекла струйками по вздымающейся груди.

Лишь когда оно встало не дальше чем в футе от меня, я смог опустить глаза. Речная вонь, исходившая от него, окутывала меня как туман. Ожившее создание медленно протянуло вперед свою белую руку и коснулось моего лба. Плоть была холодной, мягкой, слегка влажной. Даже после того, как оно убрало руку и двинулось к следующему кандидату, я продолжал ощущать прожигавший холодным пламенем мою воспаленную кожу отпечаток его руки.

Капалики завели последний распев. Мои губы помимо моей воли вместе со всеми произносили слова молитвы.

Кали, Кали, бало бхаи
Кали баи аре гате наи.
О, братья, возьмите имя Кали.
Нет убежища, кроме как в иен.

Гимн закончился. Два священника помогли первому брахману отвести вновь пробужденного в тень, в заднюю часть храма. Остальные капалики стали гуськом выходить с другой стороны. Я обвел взглядом наш внутренний круг и обнаружил, что толстяка с нами больше нет. Мы вшестером стояли в полумраке и смотрели друг на друга. Прошла примерно минута, прежде чем появился главный священник. Одет он был так же, выглядел, как раньше, но сам он стал другим. В его походке наблюдалась какая-то расслабленность, в позе – непринужденность. Он напоминал мне, удачно сыгравшего в пьесе актера, который, проходя среди зрителей, сменяет один характер на другой.

Он улыбнулся, с радостным видом приблизился к нам, пожал руки всем по очереди и сказал каждому:

«Намаете. Теперь ты капалика. Ожидай следующего зова нашей возлюбленной богини».

Когда он говорил это мне, прикосновение его руки к моей было менее реально, чем еще зудящий отпечаток у меня на лбу.